Глава из книги Р. Берестенёва «Вакханалия красной инквизиции»

Рассказывает житель города Зимы Г.Ефиркин:

— ...Брат моего деда Николая, Петр Митрофанович Ефиркин, был арестован в селе Успенском, под Зимой. Без суда и следствия расстрелян в районе Пивоварихи.

«…В лунном свете у крыльца, навалившись на стену дома, стоял человек. Изодранные лохмотья зимней одежды, ичиги, обмотанные бечёвками, на ногах, изношенная старая шапка — всё это было в снегу. Иней на лице, куржак покрыл и усы, и бороду. Протянув к ней руки в обмотках вместо рукавиц, глухим простуженным голосом прохрипел:

— Поля, ты не признала меня? Это я, Михаил, ваш сосед.

— Вы откуда такой? Вас и не узнать-то сейчас, дядя Миша, — зачастила она.

И тут же спохватилась:

— Пойдёмте в избу... холодно же.

Сосед сделал два шага к дверям и вдруг остановился и со стоном, медленно, опустился по стене...

— Дядя Миша, дядя Миша, что с вами?... Бог ты мой!

Она пыталась поднять ослабевшего соседа. Силёнок не хватило...

Бросилась в дом и приглушённо позвала:

— Тятя, тятя! Помогите!

Откинулась занавеска, отделявшая прихожую от спальни родителей, показалась всклокоченная голова отца.

— Чего шумишь, оглашенная, разбудила!

— Там дядя Миша, сосед наш!

— Михаил?! Откуда он?

Полина попридержала дверь, отец легко занёс соседа в избу и положил на широкую лавку у печи. Керосиновую лампу зажигать не стали, чтобы светом в окошке не привлекать внимания. Ведь в небольшой деревне могли прознать о том, что вернулся односельчанин, арестованный и увезённый в Зиму две недели назад.

Удивились: у молодого человека голова, борода и даже усы поседели...

За чаем Михаил Чирков начал свой грустный рассказ:

— Нас тогда с вашим Петром не сразу довезли до Зимы... Охранник сделал остановку в Новолетниках, у своей зазнобы Таньки Мирошниковой... Знаете такую? Нас двоих заперли в бане — вдруг сбежим… Сопровождающего, похоже, угостили, остался ночевать. Об этом нам рассказал сын Мирошниковых, принося хлеба и дров.

С утра не спешили в дорогу из-за похмелья нашего опера. В Зиму прибыли только к вечеру. Отвёз он нас в городскую тюрьму и сдал дежурному наряду. Двое с винтовками определили нас в тесную камеру второго корпуса. Арестованных оказалась тьма! Такая же обстановка была во всех камерах. Спать было негде. Холод стоял собачий. Всю ночь поступали арестованные.

Прибыла рота охраны из красноармейцев. Нас погнали в сопровождении двух солдатских цепей на вокзал. На перроне усадили на корточки с поднятыми руками за головой. В того, кто пытался встать, стреляли. Уже двое убитых лежали под ногами...

Вот тогда я и увидел тебя, Поля. Ты бегала за цепью солдат и криком звала своего Петра. К этому моменту я потерял его из виду. Если бы он и видел тебя, то откликнуться не посмел бы — могли тоже застрелить...

Когда арестовывали Петра с соседом, Полины дома не было, ездила за сеном. На следующий день, не находя себе места, выпросила у свекра коня с санями. С восьмилетней дочкой Машей поспешили в Зиму. У родственников выяснили, что арестованные крестьяне содержатся в местной тюрьме и в ночь должны их привести к поезду. Так она стала невольным свидетелем последних дней своего мужа и всех обречённых узников, стоявших на коленях на зиминском вокзале. Полина с дочерью металась вдоль солдатских цепей, звала Петра. «Будённовцы» отгоняли, грозились открыть стрельбу...

— Нас погнали прикладами, штыками к товарняку. Наконец- то я увидел Петра, поднимавшегося в вагон. Полинка кинулась к солдатам оцепления и отчаянно закричала: «Пе-е-е-тя-а-а!!!» Сбитая прикладом, упала на снег.

В Иркутске нас по-скотски выгнали из эшелона под утро, долго вели через весь город. Я не ориентировался, но мужики пояснили, что находимся вблизи Пивоварихи, в районе дощатых сараев. Нас было не меньше двух тысяч. В эти пустые помещения всех и загнали. Морозы крепчали. Нас обязали вытаскивать арестантов, погибших от холода, и укладывать их на подводы. Меня спасали лишь тёплый полушубок да ичиги, добротно сшитые отцом.

Этапы заключённых продолжали поступать. Человек пятьсот разместили здесь же. Паническое настроение пришло на третью ночь: стали уводить сотнями по лесной дороге. Под плотной охраной военных в полушубках, валенках и меховых шапках арестантов гнали по зарослям. Остановились у поляны, увидели костры. С Петром шли рядом. Погреться бы у костров, которых было много!.. На фоне леса высвечивались столпившиеся вооружённые солдаты. Нас погнали за эти костры к глубокому рву. Когда начали строить из заключённых ряды, понял, что пригнали на убой. Стало по-настоящему жутко! Кто-то завыл диким голосом. Некоторые стояли тихо, обречённо опустив головы, крестились и шептали свою молитву.

За что убивать меня?! Всего-то был крестьянином, названным середняком. Имел одну лошадь да двух коров. Плуг был свой — но куда же без техники на наших землях?..

Наши палачи с красными звёздами на шапках-будённовках, видно было, нервничали, особенно их командиры. Выстроились в цепь совсем близко к нам.

— Приготовиться! Целься!

Понял: конец мне, молодому, крепкому мужику! Сейчас услышу последнюю команду: «Огонь!»

Словно кто-то поднял меня и скинул в ров за секунду до начала стрельбы. Вероятно, инстинкт самосохранения оказался сильнее меня, спас от неминуемой смерти. Ударился спиной обо что-то мягкое, покрытое снегом. Опомниться не успел, как на меня начали сыпаться убитые мои сотоварищи по несчастью, укрывая своими тёплыми телами. Некоторые продолжали шевелиться, стонать. Их кровь заливала мне лицо, подтекала за ворот.

Через десять жутких минут услышал, как палачи, собравшись у края рва с факелами, стали рассуждать:

— Щас удачно стрельнули! Смотри, не дергаются!

— Да кто и остался раненым, всё равно подохнет в такой мороз. Достреливать нет смысла.

Акцию завершили тем, что закидали снегом свою кровавую работу.

Долго ещё лежал я без движения до той поры, пока не затихли голоса наверху. Через полчаса решил выбираться из этого кровавого месива. Ноги и руки закоченели. С трудом освободился от примерзших на мне мертвяков. Они и спасли от мороза. Пока они остывали, я согревался. Поднимался и падал много раз, поднимался и снова пытался выбраться наверх. Наконец удалось! С опаской приблизился к дымившимся головёшкам от костров. Рискнул раздуть огонь. Немного согрелся, жажду утолял снегом. Просидел у погасших костров до рассвета. Клонило ко сну. Задремав, упал на огонь. Пострадали полушубок, правый ичиг, рукавицы.

Рассвет пугал. Надо было прятаться, благо с лесом знаком давно. Домой направился таёжными тропами. Для ориентировки прислушивался к движению поездов. Старался держаться вблизи магистрали, верный ориентир. Иркутск обошёл в районе Якутского тракта, Ангару преодолел ночью. Да и посёлки проходил в тёмное время. Искать пропитание помогла старая сибирская традиция оставлять провиант, кусок хлеба для бродяг в банях или слуховых амбарных окнах. Такая людская доброта всегда, даже и в старые времена, спасала беглых каторжан. Днями я грелся в зародах или стогах сена. Костёр разводить опасался.

Почти десять дней шёл по тайге. Сдерживал себя, чтобы не зайти к родне, жившей по пути.

А вот вам доверился. Спасибо, что приютили!»

Подобную трагическую историю также рассказал в своей повести «Воскрес из мёртвых» житель Заларинского района М.Косинский. В предисловии есть такие слова: «Другу своему, Михаилу Петровичу Фурманову, посвящаю».