Богомол. Глава двадцать седьмая

Окончание, начало в номерах 38 (2019) — 12 (2020). Глава двадцать шестая.

Глава двадцать седьмая

Мы вышли на воздух. Стемнело, поднялся ветер, Байкал серебрился тысячью огней. Кони ждали у вагона. Мы вскочили в сёдла и спустились по каменистому откосу на лёд.

— Что молчите? — спросила Диана. — Я растрогала вас?

— Ещё бы. Вы столь изящно умолчали о том, кто убил путейцев. И всё для того чтобы Лиза не нашла Идоган раньше вас, не вырвалась из-под вашей опеки. 

— Она всего лишь маленькая дурочка. Ей казалось, что все её предали, а Бэйли всегда побеждает, значит, он — божество. Лиза всерьёз полагала, что он отпустит нашего отца, если получит своё золото, а у меня ничего не выйдет, ведь я неудачница и предатель. Я не смогла убедить её в том, что зло само убивает себя. Пришлось вмешаться в события, а если вмешался — иди до конца.

— Ваши товарищи из Коминтерна наверняка пришли в революцию с тем же мотивом. Типичный кармический крючок. 

— Я не верю в карму, — сказала Диана. — Дело, которому я служу, победит неминуемо. Считайте меня фанатичкой, если вам угодно. А если хотите убить, то сейчас подходящее время.

— Звучит заманчиво. Не хотите напоследок взглянуть на Идоган?

— Что ж, если вы намерены забросать меня камнями.

Я открыл саквояж. Диана приняла коробку с бриллиантом и осторожно, будто обезвреживая бомбу, раскрыла.

Идоган сверкнул во все стороны.

То, что случилось потом, я ожидал меньше всего. Вспыхнул такой свет, что глаза налились пламенем, а когда зрение вернулось, не стало ни поезда, ни железной дороги, только в блеске Луны мерцали холодные скалы и окружившие нас двойным кольцом монгольские всадники, с ног до головы закованные в сталь.

Перемена случилась в один миг, почти незаметно, без театральных туманов и восточных чудес. Вместо офицерской формы моё тело покрывала кольчуга. Накинутая сверху грубая чёрная схима спускалась к каблукам сапог, на плечах ― чёрный плащ с белым вышитым крестом, голову покрывал монашеский клобук. В правой руке я держал копьё. С левого бедра свисал длинный, сужающийся к наконечнику меч, я знал его имя — Ясность. Узкий как шило нож спрятан за голенищем левого сапога. Буланый конь подо мною играл, высекая искры из мраморного льда.

Диана тоже изменилась. На её лицо сплошным потоком струились пряди рубинов, но глаза горели так, что взгляд пробивал шаманскую маску, светясь в сиреневом сумраке. На её высокой груди под застёжкой лисьего плаща всеми оттенками красного переливалось облако бриллиантов.

Оттого ли, что её наряд поглотил всё моё внимание, я не сразу заметил возникшего перед нами худощавого монгола в синей, увешанной амулетами шаманской рясе и кожаной шапке, с длинным посохом в руке. Его чёрные раскосые глаза и холёное лицо были бесстрастны, в осанке и развороте плеч угадывалась привычка повелевать.

Диана и её воины остановились как вкопанные. Втянув головы в плечи, они медленно сползли с коней и распластались ниц на глади пурпурного льда.

— Что тебе нужно, волхв? — сказал я. — Назови своё имя.

Он усмехнулся.

— У меня слишком много имён, и ни одного настоящего. А нужен мне мой облик, что был у меня до того, как возник этот мир, но ты едва ли поможешь мне.

— Чем же я могу быть полезен?

— Ты, чёрный монах, и ты, красная ведьма, вы спасёте себя, если вернёте в мои руки благословенный камень Идоган. Когда-то я отдал его одному сильному хану, и с тех пор удача обходит меня стороной.

Диана опустила голову и сдавленным голосом прокричала:

— О, могучий! Прими всесокрушающий, из огненных недр земли взошедший камень Идоган, и пусть он воссияет во всю ширь вселенной!

До меня дошло, что перед нами сводный брат Чингисхана, великий шаман. Его историю я слышал от матери Дианы. Кровожадный колдун, мечтавший о мировом господстве, привёл к власти молодого героя Тэмуджина, чтобы использовать его в своём замысле, но воин казнил брата. Было очевидно, что легенда приукрасила действительность — Чингисхан не довёл дело до конца.

Шаман поднял ладони к небу.

— Да узрят великие тэнгрии сей прекрасный миг! Разоблачись же донага, ведьма, встань на колени и смиренно, в зубах поднеси мне священный алмаз.

Он выдернул из-за пояса жертвенный нож. В то же мгновение в его кадык упёрся наконечник моего копья.

— Поищи себе забаву в другом месте, старик. Она умрёт не сегодня.

Шаман рассмеялся.

— Да ты ослеп от блеска моей славы! Здесь только я решаю.

— Я не нуждаюсь в твоём позволении, чтобы поступить по совести. И небо возрадуется, когда я закончу то, что было начато праведной рукой.

— Так попробуй, — ухмыльнулся шаман. — Убей мертвеца.

— Твоей глотки касается копьё Лонгина, любимца богов. Живым оно дарит вечную жизнь, а мертвецов делает окончательно мёртвыми. Воин Пересвет сразил им колдуна Челубея.

Лицо шамана побелело.

— Так уж и быть, — проговорил он. — Но ты должен знать, что эта женщина обречена и даже я не в силах что-либо исправить. Через семнадцать лет её казнят свои, убьют жестоко и подло, а до того часа она будет служить добру так, как служат злу, а злу — как добру, а если попытается скрыться, то будет умерщвлена вместе с сыном. Его воспитание отныне твоя забота.

Я отнял остриё и поднял вверх.

Диана подбросила камень в воздух. Алмаз попал в цепкие пальцы волхва и лёг в навершие посоха как влитой.

*  *  *

Небо стояло вертикально, прямо перед глазами. Впервые, сколько себя помню, оно не давило своей бесконечной тяжестью, а открывалось в глубину, в милосердие и блаженство. Я ощутил его готовность протянуть мне руку, и оттого на душе стало так хорошо и спокойно, что больше ничего не нужно было. Тяжесть осталась за спиной. Я сбросил её с плеча и приподнялся на локте.

Шаман исчез. Поезд, застывший на высокой железнодорожной насыпи, светился замороженными окнами. Оттуда доносилась музыка — наверное, оставили играть граммофон. Я поймал себя на мысли, что эта долгая торжественная мелодия, всегда казавшаяся мне издевательством над тишиной, но привычная до такой степени, что я не помнил её автора и название, звучала весь нынешний вечер, и только сейчас я заметил её.

Диана стояла поодаль, в паре шагов. Держась рукою за шею коня, она кормила его с ладони. Хлебный мякиш крошился на лёд.

Очнулись харачины, вспрыгнули на ноги и принялись скакать на месте, чтобы убедиться, что они живы и в здравом уме. Я встал и тоже попрыгал. Диана спрятала лицо в белой гриве.

Мы поднялись в сёдла. Монголы тотчас умчались, чтобы приготовить квартиры на станции, а мы пустили коней шагом. Инди, высунув язык, побежала между нами.

Разлитое вокруг свежее безмолвие быстро вернуло нас в чувство. Диана вынула из кармана круглое зеркальце и кинула руку за голову, поправляя волосы.

— Куда вы теперь, если не секрет? — поинтересовалась она. — В Читу, к атаману?

— Пожалуй, нет, c меня хватит.

— Жаль, никто не сравнится с вами в искусстве блефа. Копьё Лонгина! Я до сих пор под впечатлением.

— С чего вы взяли, что это блеф?

— Допустим. Но разве это по-рыцарски — не стремиться быть полезным?

— Все мои попытки быть полезным породили вагон зла. Кстати, я до последнего момента не догадывался, для чего вам нужен Идоган. Поздравляю, вы добились своего: зло получило свой фетиш, теперь весь Восток зальётся кровью.

— Не только Восток, — заметила Диана, скрепляя пышный пучок волос заколкой.

— А вы не привыкли размениваться по мелочам.

Она гордо встряхнула головой.

— Эпоха розовой гуманности кончилась. Ставки сделаны, и они смертельны.

— Ставки на что?

— На жизнь. Прогресс не остановить, индустриальная эпоха скоро кончится. Через полвека заводы будут автоматизированы. Тиражировать продукцию станут машины, пролетариат исчезнет как класс, а капитализм радикально изменится. Однако не исчезнет главная беда — эксплуатация человека человеком. Начнётся новое крепостничество, похлеще прежнего. Человечество попадёт в рабство, если сейчас не выбить почву из-под ног тиранов в белых перчатках. Мы раскачаем этот мир, подготовим его к будущему, впустим свет. Все получат равные возможности и поддержку. Мы избавим людей от долгов, от унизительных забот о куске хлеба. Эгоизм, животную бессмысленность — ко всем чертям! Тёмные планы этого мира, один из которых вы только что видели, будут преданы забвению, а двери, ведущие к ним, заколочены. Религия останется только одна: вера в человека. Через какие-то сто лет каждый будет жить по душе, развивать науку, писать вдохновенные книги, сочинять прекрасную музыку. Океан сознания, бесконечное поле свободы! Эта цель оправдает любые средства.

— Что ж, прекрасно вас понимаю. И хотя добро ― не цель, а средство, и это в корне меняет всё, ваши дела не так уж плохи, ведь Бог судит по намерениям, а не по результатам. Лишь оттого мы оба живы до сих пор.

— Боюсь, мои товарищи не оценят вашу милую проповедь. Однако обещаю поразмыслить о ней, если вы проводите меня до Шанхая.

— Какое совпадение, в этом городе меня ждёт яхта.

— Знаю там хорошую гостиницу.

— Кто же её не знает. Номер заказан на двоих.

— Но не слишком ли рискованно? На яхте ― в Ванкувер, через весь океан.

— Ожидаю услышать этот вопрос с тех пор, как вы вручили мне канадские документы. Мидлсекский полк! Я полдня ломал голову, пытаясь понять, что вы имели в виду.

— Забудьте, вы в отставке со вчерашнего дня.

— Где я смогу найти вашего сына?

— Бельвиль, частный пансионат. Анри не доставит вам хлопот. Он так давно ждёт отца.

— Напомните мою легенду.

— Генри Уолтон Джонс, родился во Франции, в Нанте, на улице Марн. Мать — француженка, художница, отец — англичанин, букинист. По образованию историк, Оксфорд, по занятиям антиквар. Служил в британской военной миссии, и не без удачи: вернулся домой на яхте, доверху наполненной вазами эпохи императора Цяньлуна. И, пожалуйста, возьмите с собой Индиану — она понравится Генри-младшему.

— Что я скажу? Где пропадал?

— Скажите что-нибудь. У вас поразительное сходство с его отцом.

— Опять хотите разыграть джокера?

— Надеюсь, вам повезёт. 

— Уж лучше надеяться, что мальчишку ждёт иная судьба.

— Пустое. Он такой же, как вы — сумасшедший.

— Судя по именам, мы действительно похожи.

Диана усмехнулась. Потом судорожно всхлипнула, задохнулась и, жадно ловя губами воздух, будто вынырнув из ледяной воды, заплакала.

Ветер утих, повалил снег. Густые хлопья падали ровно, заглушая слёзы. Это ничего, думал я, это ничего. Жизнь возвращается к ней, скоро огонь и тепло. Сколько нам осталось на двоих? Неделя? Две? Я узнаю об этом слишком поздно, когда проснусь в опустевшей комнате на самом краю зимы.

2017