Богомол. Первая и вторая главы

Это было ровно 100 лет назад. В ноябре 1919 года в Иркутск из Омска перебралось российское правительство, признанное таковым иностранными государствами. Иркутск оставался столицей вплоть до января 1920 года, когда власть в городе захватил эсеро-­большевистский Политцентр. Событиям этих драматических месяцев посвящена книга писателя и журналиста Юрия Наумова «Богомол». 

Глава первая

Предстояла бессонная ночь — нужно было принять на борт тринадцать ящиков золота и отправиться на восток. В сумерках наш бронепоезд причалил к погрузочной платформе. Новенький «Фиат» госбанка, поблёскивая мокрым тентом, придвинул кузов к багажному вагону. Хлопнул упавший борт, две пары мускулистых рук брались за верёвочные петли, отрывали обитые железом ящики от пола и передавали в вагон, освещённый огнём керосиновых ламп.

Хлестал дождь вперемешку со снегом, вдалеке под фонарями лоснился чёрный перрон. Скверная погода стоит всю неделю, с тех пор как за окраинами Омска, пока ещё вдалеке, но отчётливо и ясно замаячили в степи красные дозоры. Мы отступаем, всё дальше падая в сибирскую пустоту, и в эти серые октябрьские дни город предался трём занятиям: молитве, пьянству и бегству.

Последнюю ночь в Омске я провёл в ресторане «Европа». Приехал прямо из госпиталя; Смеловский и Фелицын увлекли меня вниз по течению Стикса, ибо коньяк нигде не бывает таким сладким, как на тонущем корабле. Однако на палубе, в мутно-хрустальном зале с прощально звеневшими колокольчиками, где каждый купец и моряк сполна заплатил Харону, ближе к рассвету мы окончательно поняли, что сидим трезвые после всего выпитого, отгородясь от окружающего буйного фатализма верой в чистую невозможность и, стало быть, плывём против течения. Не помню, кто первый заметил, что если невозможное — ярое, чарующее, дикое — пляшет перед нами с четырнадцатого года, если мрак библейский пал на наши головы, то почему бы не случиться свету — столь же негаданно, необъяснимо? Так две бутылки «Ожье» обратились в воду. Смеловский оценил это как чудо, на что Фелицын возразил: Иисус поступил ровно наоборот и здесь явно замешан лукавый. Назревал богословский диспут, грозивший окончиться пулей, и я предложил развеяться, поехать в покерный клуб — вот где пригодится трезвость, раз уж так вышло. Мы уже оделись, когда в тропический зеркальный вестибюль вбежал запыхавшийся официант и пригласил к телефону. Так закончился мой отпуск.

Шеф военной разведки Бикреев ждал в машине один, без водителя. Чёрный «Руссо-Балт» тронулся с места и покатился в хмурый, посечённый мокрым снегом предутренний город.

Остановились на берегу Иртыша. 

― Я только что из Ставки, ― произнёс Бикреев. ― Решение принято: Омск отдаём без боя. Всё управление перемещается в Иркутск. 

Новость не застала меня врасплох, но я до последнего надеялся, что Ставка и правительство переберутся за Байкал, в царство атамана Семёнова. Чем дальше на восток, тем спокойнее, такая обстановка.

― Из огня да в полымя.

― Это только полбеды. ― Бикреев откинулся на спинку кресла, наблюдая, как тяжёлые тёмные волны накатывают на берег. ― Эвакуация пойдёт по Транссибу, впереди три тысячи вёрст. Сотни эшелонов, хаос, диверсии. Железную дорогу вплоть до Иркутска держат чехи. Они готовы убить за лопату угля, лишь бы вывезти своё барахло, и наши западные друзья их поддержат. 

― Значит, финал.

Бикреев раскрыл портсигар, предложил папиросу.

― Тебе лучше уехать, пока всё тихо. Доставишь в Иркутск посылку — небольшую партию золота для генерала Семёнова. Начальником в этом рейсе будет некто Счёткин, чиновник из министерства финансов. Он настоял, чтобы за охрану отвечал капитан Безсонов, наш челябинский герой.

Бикреев усмехнулся. Прославиться я рассчитывал меньше всего, но обычная военная случайность и газеты сделали своё дело. Хорошо ещё, не опубликовали мой портрет.

— Счёткин — интересный тип, ― продолжил Бикреев. ― Продавал информацию японцам, подозревается в контактах с Москвой. Мы держали его в разработке, пока не получили приказ отставить — у него нашёлся покровитель на самом верху. Теперь он — начальник золотого поезда.

― Логично, в духе времени. А я уж начал думать, что смогу выспаться в дороге.

― На сон тебе — пара часов, погрузка начнётся вечером. Поезд уже готов, тот самый. В Иркутске он должен перейти в распоряжение генерала Унгерна.

― Команда тоже собрана?

― Взвод солдат. Запасники, молодёжь. 

― А что фельдъегеря? Паламеди?

Бикреев нахмурил брови, потушил папиросу.

― Как ты знаешь, мы продаём на Запад драгоценности из нашего государственного запаса, покупаем оружие и прочее. Компания Ле Бирс вызвалась купить у нас бриллианты. Из Лондона приехали несколько оценщиков. Заключением контракта с нашей стороны занимался Счёткин, со стороны Ле Бирс ― лорд Хаддиган. По каждому вопросу он бегал советоваться к своей молодой жене Мэри. Для англичанки у неё довольно экзотическая внешность; Хаддиган говорил на фуршете в министерстве, что она дочь английского офицера и китайской аристократки. Я попросил кое-кого помочь с информацией о леди Мэри. В Москве.

Я знал, о ком он говорит. В военной разведке большевиков работает один наш старый знакомый. По разные стороны фронта нас развели убеждения. Он предан идее красных и предпочтёт измене смерть, но есть вещи, которые объединяют монастыри самых враждующих конфессий. Бикреев мог обратиться к нему только в одном случае: столкнувшись с абсолютным злом. 

— По условиям контракта, — сказал Бикреев, — мы должны были доставить бриллианты своими силами. Груз сопровождала группа поручика Паламеди. В её состав включили сотрудницу контрразведки атамана Семёнова, псевдоним ― Диана.

Он вынул из портфеля фотокарточку. Со снимка смотрела молодая красивая женщина с острым цепким взглядом и жестокими, чётко очерченными губами. Глаза и скулы выдавали в ней гуранку — в Забайкалье гуранами называют детей от смешанных браков русских и бурят. Я вспомнил, где видел её лицо.

Давным-давно, ещё студентом, я участвовал в географической экспедиции, своей первой вылазке на Восток. По пути наш караван остановился в Кяхте у купца Данилы Митрофановича Брагина. В тех краях он слыл счастливчиком: приехал в Забайкалье школьным учителем, женился на дочери богатого монгола, занялся торговлей скотом и весьма преуспел. Его жена поведала пару местных легенд, я пересказал одну в статье для «Вестника археологии». Купеческая дочь, милая девушка с белыми лентами в волосах, крутилась подле меня вечерами, когда мы с её отцом играли на пару в бридж. Сейчас ей, должно быть, за тридцать.

― Партия бриллиантов была помещена в один саквояж, ― продолжал Бикреев. ― Путь в Лондон лежал по морю, через Владивосток. Конвой отправился в город в пульмановском вагоне, его присоединили к почтовому составу. Англичане уехали днём раньше пассажирским поездом, чтобы потом соединиться с нашей группой. Так вот, после отъезда англичан Диана была избита. Ворвались в дом, завладели документами, приковали к стене в подвале. Нападавших было трое, среди них ― женщина, очень похожая на леди Мэри. Она подменила Диану в конвойной группе и благополучно отправилась в дорогу.

― Никто не заметил подмены?

― Диана ― новый в Омске человек. Никто из конвоя не знал её в лицо, кроме Счёткина — её зачислили в группу по его рекомендации. Меня посвятили в курс дела постфактум. Теперь остаётся лишь констатировать, что у леди Мэри почти всё получилось, она ошиблась только в одном: я поручил Диане отправлять контрольные сообщения по телеграфу с каждой крупной станции; они не поступили. Я отправил офицера в Иркутске на встречу с Дианой, — проверить, всё ли в порядке. Поезд прибыл в Иркутск в ночь на семнадцатое октября. Вагон отцепили, чтобы отправить дальше с другим составом: Счёткин убедил своих начальников, что эта замена нужна для секретности. ― Мы оба не удержались от ухмылки. ― Офицер приехал на станцию один, подстраховки не было. Застал на перроне женщину, похожую по описанию на Диану. В руке она несла кожаную сумку с печатью госбанка. Офицер потребовал предъявить документы, она открыла огонь. ― Бикреев покрутил головой, досадливо кривя рот. ― Сам знаешь, какой у нас кадровый голод, приходится учить людей с нуля. Мы успели взять у него показания в госпитале: после перестрелки женщина вернулась в вагон, сумка была с ней; чехи услышали пальбу, оцепили станцию. Вероятно, Мэри оставила бриллианты в вагоне и сбежала, надеясь вернуться позже. Пока наша контрразведка приехала на станцию, пока договорилась с союзниками, ― вагон уже исчез.

― Насколько продвинулся розыск?

― Известно только, что вагон не покидал станцию в восточном направлении. Сразу после инцидента в Иркутск был направлен следователь Баштин, с ним несколько офицеров. Не выходят на связь четвёртые сутки, контрразведка Иркутского округа их потеряла. 

― За четыре дня в Иркутске можно отыскать следы пропавшей Атлантиды, не то, что следователя из главного управления. Это саботаж.

― Сговор и саботаж. Баштин убит или похищен, окружная контрразведка замешана в этом деле. Без союзников здесь не обошлось.

― Чехи?

Бикреев поморщился:

― Им такое дело не по зубам. Даже если бы они задумали украсть бриллианты, об этом в тот же день узнали бы их кураторы, французы, и полетели бы головы с плеч. На кону стоит наш золотой резерв; он достанется западным союзникам, так что я не думаю, что им интересна афера с камнями. Скорее всего, наша забавница Молли играет за спиной у своего начальства, затеяла прощальный аккорд.

― У неё должны быть связи в красном подполье. Осталась в Иркутске, залегла на дно.

― Иркутск был её конечной целью, потому с конвоем она расправилась именно там. Бриллианты ― отвлекающий манёвр. Она пошла ва-банк: ей нужно золото. В её распоряжении всё необходимое. 

― Можно захватить золото в пути, на железной дороге. Или в Иркутске, если поднять восстание: для большого фокуса это идеальное условие. На месте леди Мэри я бы подвесил эшелоны в воздухе, заставил всех поволноваться. А затем передал золото японцам, как бы под охрану, и получил свой скромный процент. 

― Западу это не понравится: японцы не отдадут свою добычу. Последствия будут громкие. ― Бикреев прикусил мундштук папиросы, чего обычно не делал. ― Необходимо разыскать бриллианты, покончить с Мэри. Как думаешь поступить?

― Рыться в бумагах железной дороги бесполезно: наверняка там всё чисто, только время потеряю. Арестовать начальство станции Иркутск не получится, чехи не позволят. Выход один: действовать нелегально. Первым делом взять в работу путейцев: того, кто дежурил по станции в ночь на семнадцатое, и начальника станции. 

― Из этих двоих кто-то наверняка в курсе. За тобой будут следить. Рано или поздно леди Мэри выйдет из тени: ваши цели совпадают. Заодно проверишь кое-кого в Иркутске. Обрати внимание на двух персонажей. Первый ― Гамлет, спящий агент. Второй ― замначальника контрразведки фон Копф.

― Кто Гамлет?

― Мой старый подопечный, работает на телеграфе. Имеет хорошую репутацию у большевиков, для эсеров тоже свой. Я держу его в Иркутске на будущее, когда большевики разместят там своё управление. Гамлета и Копфа проверь обязательно: предательство всегда было главной бедой государства Российского, потом уже дороги и дураки. Кстати, в Иркутске всеми делами заправляет генерал Часов, начальник местного гарнизона. Держись от него подальше. ― Бикреев завёл мотор. ― Меня скоро не жди, эвакуация затянется. На постоянную связь не рассчитывай, всякое может произойти. Явки, пароли и прочее получишь сегодня. Остальное расскажет Счёткин.

Я вышел у дома на Тобольской улице, где мне отвели квартиру. Прощаясь, Бикреев бросил:

― Удачи.

Это значило: дело глухое, почти безнадёжное.

В десять часов я отправился в министерство финансов. Счёткин встретил меня улыбкой до ушей, будто приказчик в лавке. Круглый, суетливый, с опиатным блеском в крохотных глазках, он то и дело перебрасывал ногу на ногу, вертя в пальцах серебряную табакерку. Его инструктаж свёлся к напыщенным рассуждениям о важности «данной поездки». Машинально кивая перепадам его интонации, я пролистал подорожные документы. Нигде не был указан получатель груза. Мой вопрос опечалил Счёткина.

― Ах, Андрей Петрович! ― со стоном проговорил он, накладывая пухлые руки себе на грудь. ― К чему вам эта информация? Давайте поступим так: вы просто доставите меня в Иркутск, а затем ― отдыхайте, приводите здоровье в порядок! Надеюсь, этот небольшой вояж доставит вам удовольствие.

Упорство финансиста раззадорило меня. Я перевёл беседу на приятные моменты дороги, от них перешёл к сибирским достопримечательностям, потом увёл собеседника в туманы этнографии и получил намёк, что получатель золота ― азиат, офицер барона Унгерна.

Когда мы уже почти закончили, в комнату вошли офицеры конвоя: усатый казачий урядник, демонического вида мичман в бушлате и армейский поручик, белобрысый детина с печальным курляндским лицом.

― Это самые лучшие люди, ― сказал Счёткин, ― надеюсь, вы подружитесь.

Меня охватило скверное предчувствие.

Глава вторая

Мы оставили Омск во втором часу ночи. У станции Зима пошаливают банды, а в остальном дорога чиста.

В нашем поезде три вагона, обшитых английской сталью. Первый с головы ― салон-вагон, шесть узких одноместных купе и что-то вроде кают-компании с большим столом, неувядающим фикусом и безучастно тренькающей люстрой. Второй вагон ― казарменный, с кухней и нарами для нижних чинов и локомотивной бригады, за ним ― локомотив, а следом ― багажный вагон. Спереди и сзади состав прикрывают огневые платформы с башней командного пункта, горной пушкой и дюжиной пулемётов Максима, плюс две платформы с рельсами и шпалами для срочного ремонта дороги. Против большого калибра мы едва ли продержимся, но курьерский поезд и не должен являть собою крейсер на колёсах. Короче говоря, наш поезд лёгок, быстр и неплохо вооружён. И как всякая боевая машина, он должен иметь собственное имя. Не мудрствуя лукаво, я назвал его «Арго». Днём накануне отъезда имя было начертано на его бортах.

Расставив караулы, я долго стоял в командирской башне у щитка с лампочками сигнализации и портретом Колчака, наглухо привинченным к стенке. В стальную прорезь летел снег. Всё человеческое брошено позади, лишь беснуется ветреный сумрак. За городом мы сразу набрали ход, но ещё долго тянулись эшелоны на запасных путях. Некоторые уже стояли под парами, направив чёрные локомотивы на восток, и эта мрачная готовность добавляла тревоги в холод, распахнутый впереди. Вот промелькнула закутанная в серые платки старуха, таща за руку подростка в гимназическом пальто и несуразный пухлый чемодан; вот спотыкается на бегу, раскидывает тонкими лодыжками девочка, поспевая за отцом, крупным мужчиной в мокрой шубе, согнувшимся под тяжестью тюка с пожитками, где только самое нужное, последнее из домашнего тепла…

Я вернулся в купе. Нужно осмыслить информацию, полученную перед отправкой.

Из отчёта контрразведки выходило, что вагон попросту сгинул в ночи и тумане. В документах станций Иркутск и других он не значился. Начальник станции Кудимов и дежуривший в ту ночь инженер Тюленьев выразили недоумение вопросом о судьбе вагона, их отпустили домой по требованию чехов. Первым делом в Иркутске нужно встретиться с начальником станции, поговорить без свидетелей и церемоний.

Теперь об офицерах конвоя. Их было четверо, биографии чисты навылет: годы беспорочной службы в Фельдъегерском корпусе Его Величества, у каждого в Омске семья. Не похоже, чтобы в Иркутске они отправились погулять. К списку было добавлено ещё одно имя, торопливо вписанное простым карандашом: «г-жа Рихтер». Значит, она та самая сотрудница, которую подменила англичанка.

Вообще, история эта выглядит очень странно. Вломиться в дом к контрразведчику, избить его. Три года назад я сказал бы, что это лунатический бред, однако нынче такие времена, что всякая ересь возможна. 

Подмена бойца конвоя. Здесь, конечно, не обошлось без участия Счёткина. Ему как организатору экспедиции достаточно было  представить Мэри как Диану, то бишь госпожу Рихтер, и половина дела сделана. Бриллианты достаются леди Мэри, Счёткин получает свою долю и бежит из страны. Этот рейс ему понадобился, чтобы вырваться из Омска. Но для чего? Чтобы встретиться с Мэри? Бикреев считает, что она положила глаз на золотой резерв; значит, сидит в Иркутске, готовит восстание; встреча Счёткина и Мэри должна случиться именно там. Но вряд ли Счёткин намерен останавливаться в Иркутске. Он взял в команду своих подельников, все ведут себя уверенно и нагло. Похоже, он собрался угнать поезд, всерьёз полагая, что я ему не помеха: штабной офицер, после ранения, разочарованный, опустошённый переменами в стране. Значит, план Счёткина расстроился, бриллианты потеряны, и он решил удовлетвориться золотом. Что ж, есть один способ проверить эту версию: немного подождать. Пусть события развиваются своих ходом.

Кстати о бриллиантах. Коллекция, помещённая в чёрный кожаный саквояж с монограммой жёлтого металла в виде букв «N.B.», оценена в тридцать миллионов фунтов стерлингов. Куш довольно крупный даже по меркам революций. Следовательно, в круг подозреваемых попадают все герои нашего времени: большевики, анархисты, монархисты, либералы, эсеры всех мастей,  иностранные вояки, дезертиры, бандиты и местное ворьё.

Напоследок я пробежал глазами длинный, снабжённый всеми регалиями список исчезнувших камней. Коллекция состоит из бриллиантов чистой воды весом от тридцати каратов. Звезда собрания ― безупречно чистый жёлтый бриллиант октагональной формы о шестидесяти пяти гранях, весом в девяносто три карата. Он назывался «Ведьма»; в легенде было специально отмечено, что этот камень принадлежал Чингисхану. Мне известен лишь один бриллиант с таким описанием и историей. Он назывался Идоган, у монголов это слово означает как раз шаманку или ведьму. Я никогда не видел этот камень, знаю только его легенду. В мире осталось два человека, имеющих о нём представление: профессор Токийского университета Хамао Саката и ваш покорный слуга.

Придётся рассказать о себе по порядку.

* * *

Моё детство прошло в Петербурге, на Литейном. Своих родителей я не помню — они работали в Лондоне и погибли, едва мне исполнился год. Меня усыновил друг отца генерал Безсонов, мрачноватый бездетный вдовец. Я знал, что он служит в разведке, но идти по его стопам даже не думал. Это ремесло казалось мне тёмным, а счастье виделось в блестящей жизни гвардейца. Узнав о моих планах, Безсонов только пожал погонами и устроил меня в Пажеский корпус.

Мои отроческие воспоминания ярки и несколько тривиальны. Переполненные небом высокие окна, золотые вагоны дворцовых анфилад… Многие расскажут вам примерно то же. Я преуспел в атлетических занятиях и тактике. В библиотеке перечёл всё, что относилось к войне. Ночные бдения с книгами при свете свечи не прошли даром — ко мне приклеилось прозвище Богомол, от него уже не избавлюсь.

Как-то раз в летнем лагере, где мы, юные пажи, изнывали от скуки и свежего воздуха, в одном французском журнале я нашёл статью о Чингисхане. Впервые я прочёл о нем что-то хорошее, и тотчас он стал моим кумиром. Я разглядел его в степном полынном ветре, в медном сиянии скул,  блеске отваги и Вечного Синего Неба. Жизнь императора монголов была загадкой, а смерть увела тайну в вечность, ведь никто не знает, где покоится его прах. Я поклялся найти его могилу.

По выпуску из Корпуса я был определён в Лейб-гвардии Финляндский полк. Мы стояли в Петербурге, дни летели быстро и легко. Скачки, актрисы, липкие перья перепаханных душных перин, пустые, ненужные ссоры. Так я встретил тот июльский вечер, что резко повернул мою жизнь.

Играли в карты у полковника Виленского. На даче под Красным Селом собралось около девяти гостей. Мне проиграл молодой атташе британского посольства и, к общему изумлению, отказался платить. Случай признали диким, выход один — поединок. Англичанин не отказался, но забегал, запаниковал, и слух обо мне как о жестоком убийце дипломатов достиг полкового начальства. К месту поединка, на берег заболоченного озера, которому никто не удосужился придумать название, он не явился. Зато пришёл начальник полкового штаба капитан Бикреев, друг моего отца и мой давний советчик, и прочитал мораль:

— Один модный германский писатель сказал, что для счастья мужчине необходимы две вещи: метко стрелять и знать истину. С первым ты, считай, справился. Теперь узнай второе.

Меня сослали в армию, в Читу. К обычному спутнику военной службы, однообразию, прибавилась долгая, протяжная тоска. Со скуки я чуть не женился, однако невесте подыскали более выгодную партию, нежели бедный армейский поручик. В диковатой просторной Чите я вспомнил о книгах. У старика Матвея Ильича Котейкина, полжизни проведшего в Киото, брал уроки японского языка; лама Бадарша учил меня монгольскому. Лицо Чингисхана вновь явилось мне, и, отбросив автоматическое существование, к которому склонял рок событий, я с лёгким сердцем подал в отставку.

Продолжение.