Капитан и Ледокол (от 20 марта 2020)

Продолжение. Капитан и Ледокол (от 13 марта 2020).

«Я тогда просила, умоляла тебя повременить с отъездом на восток, где тебя ждала новая работа. Понимаю, это было проявлением эгоизма, но тогда мне казалось, ты примешь мою просьбу и останешься со мной. Мне нужна была твоя поддержка. Сильно болела мама, любой переезд для нее был бы губителен. К тому же я считала, что это сложно с материальной стороны. Откуда было взять столько денег на обустройство на новом месте. Думаю, ты все понимал, но я не виню тебя — тебе казалось, что ты преодолеешь любые трудности. Но ты жил любовью, а я пыталась совместить ее со здравым смыслом. Ничего не получилось. Ни с чем ее нельзя совместить, только с ней самой. И потом, ты мечтал стать капитаном, а без учебы взойти на капитанский мостик невозможно. Так и не сложилась наша прекрасная история.

Прошло много времени. Я ничего не знала о тебе, хотя делала несколько безуспешных попыток. Но может быть, это и к лучшему? В памяти ты «тот», а в реальности, возможно, ты другой, с иными интересами, другой историей. Когда началась война, я устроилась работать сестрой милосердия в «Ледогос» — госпиталь, который, как я уже писала, поставили прямо на льду. Днем мы работали, а к вечеру уезжали на станцию Байкал на мысе Баранчик, чтобы утром заступить на новую смену. И здесь я увидела наш Ледокол. Он стоял у причала, в вилке. Меня просто магнитом потянуло к нему, и я решила при первой же возможности попасть на корабль, найти ту нашу каюту, куда мы поднялись счастливыми, и прочитать в ней это самое письмо. Которое я писала все эти годы…

Я хотела попасть на Ледокол и оставить это мое письмо где-нибудь в потайном месте. Думала, пусть бы оно лежало себе там, где мы были в последний раз вместе… И если случится кому-то его найти и прочитать, пусть он или она узнает, что я любила тебя, дорогой Митя, продолжаю любить и живу воспоминаниями. Судьбе было угодно написать нашу историю по-своему…

Тогда я так и не решилась расстаться с этим письмом — это было единственное, что осталось у меня на память о тебе. Сейчас, найдя тебя здесь, на Ледоколе, самым невероятным образом, я дописала еще пару строк и привожу свой план в действие. Врач сказал, что мы тебя «отогрели», слава богу, ты будешь жить. Я боюсь новой встречи с тобой, я не знаю, что произошло за эти годы в твоей жизни. Возможно, ты уже несвободен и связан узами брака… Прости. Может быть, ты никогда не узнаешь ни обо мне, ни об этом письме, ни о нашей случайной встрече на нашем Ледоколе.

Твоя Ольга».

Она внимательно осмотрела каюту, пытаясь найти место, где можно было бы оставить письмо. Рядом с кушеткой стоял письменный стол. Выдвижной ящик был пуст. Она положила туда конверт, а сверху аккуратно закрыла его своей косынкой сестры милосердия. Это все, что было у нее с собой.

Видя и слыша все это, Ледокол едва не плакал. Его спасало то, что он был сильным. Какие же все-таки странные эти люди! Найти любимого и скрыться, чтобы таким образом не помешать ему!

Глава 8

Капитан. Лист бумаги с надписью «Митя»

Одиночество прекрасно, только когда есть занятие, которым можно его скрасить, или, если хотите, поддержать. В противном случае запросто сойти с ума. Капитан был в этом абсолютно уверен и уже на вторые сутки вынужденной зимовки нашел для себя занятие, которое оказалось в определенной степени не только полезным, но и приятным. Он стал вспоминать…

Странно, но первое, что пришло из памяти, было поэтическое состязание поэтов Молчанова и Ольхона на палубе Ледокола. Почему все-таки это? Может быть, причина —полка с книгами, которая висела как раз против его лежанки в каюте, и он вольно или невольно утыкался взглядом в нее. Как бы то ни было, поэтическая дуэль сильно взволновала Капитана. Это же надо было столько времени держать все в себе и наконец, случайно оказавшись на ледоколе, выговориться. Интересно, им стало легче? Да, поэты народ особый, отличный от других. Как приходят к ним строчки, знает один Господь Бог.

Капитан взял с полки томик Иосифа Уткина. Вообще-то Капитан не очень любил читать поэтов. Они казались ему слишком заумными. Иной раз прочтешь, но ничего не понятно, все туманно, все с намеками. Интересно, этот Уткин такой же как все?

Открыл книжку наобум: «Баллада о мечах и хлебе». Ну, так и знал, точно умник! Но за неимением ничего другого все-таки углубился в чтение и с первых же строф поймал себя на мысли, что этот стих дочитает до конца.

За синим морем — корабли,

За синим морем — много неба.

И есть земля,

И нет земли,

И есть хлеба,

И нету хлеба.

В таежных лапах короля

Зажаты небо и земля.

За синим морем — день свежей.

Но холод жгут,

Но тушат жары

Вершины светлых этажей.

Долины солнечных бульваров,

Да горе в том, что там и тут

Одни богатые живут.

У нас особая земля.

И все у нас — особо как-то!

Мы раз под осень — короля

Отпустим любоваться шахтой.

И к черту!

Вместе с королем

Отпустим весь наследный дом.

За синим морем — короли.

Туман еще за синим морем.

И к нам приходят корабли

Учиться расправляться с горем.

Привет!

Мы рады научить

Для нужных битв мечи точить!

— Ну, с этим вроде все ясно, — Капитан удивился, что Уткин так просто пересказал, что произошло в России в феврале и ноябре. В одну страничку умудрился уложить годы! Капитан прочитал стихотворение второй раз. Второй раз — вслух. Читал с выражением и движением рук. Он видел, что поэты, когда читают со сцены, размахивают руками, разве что не танцуют. Кстати, когда он бывал на концертах в местной филармонии, видел, как исполнители за роялем, чисто акробаты, помогают себе и ногами, и головой, и плечами, одним словом крутятся как могут всем телом. Тогда он решил, что поэты и музыканты таким образом пытаются усилить свое искусство.

Капитан пролистал сборник. В глаза резануло: «Песня о младшем брате».

По каштановой головке

Нежный локон теребя,

Он спросил: «Наган с винтовкой?..

Это много для тебя».

Я сказал: «Не стоит, Вася.

Мать стара. Пускай один

Остается. Оставайся

До родительских седин».

У садовой у калитки

Мы простились кое-как.

Слезы тонкие, как нитки,

Намотал он на кулак.

И сказал: «Ступай, Володя…»

Он взглянул,

И с того дня

Восемнадцать лет не сводит

Этот мальчик глаз с меня.

Эту тоненькую ветку,

Эту слабенькую грудь

Вся японская разведка

Не смогла никак согнуть!

На тюремной на кровати,

Губы, руки искусав,

Умер он,

О старшем брате

Ничего не рассказав…

Капитан прочитал еще несколько страниц, и вот это стихотворение задело особенно:

Мальчишку шлепнули в Иркутске.

Ему семнадцать лет всего.

Как жемчуга на чистом блюдце

Блестели зубы

У него.

Над ним неделю измывался

Японский офицер в тюрьме,

А он все время улыбался:

Мол, ничего «не понимэ».

К нему водили мать из дому.

Водили раз.

Водили пять.

А он: «Мы вовсе незнакомы!»

И улыбается опять.

Ему японская «микада»

Грозит, кричит:

«Признайся сам!..»

И били мальчика прикладом

По знаменитым жемчугам…

Капитан рассердился. Конечно, кроме чехов и американцев еще и японцы… И эти учили нас уму-разуму, за наше же золото. Золотишко исчезло, советы впрок не пошли. Порезвились, насоветовали и к себе вернулись. Капитан мучительно копался в своих знаниях, но ничего аналогичного так и не нашел. Чтобы вот так беспардонно залезать с оружием в Японию или Америку?! Не было! Как случилось такое с Россией?

Он ведь и сам, как ни крути, изменил траекторию своей жизни из-за микадзе. Приехал на Дальний Восток выучиться на капитана или штурмана торгового флота. А оказался в самом пекле Русско-японской войны… Он разволновался, ему показалось, что линия жизни петляет без руля и без ветрил, независимо от его желаний и потребностей.

…Капитан решил «остудиться», пробрался на палубу. Стояла теплая зимняя байкальская ночь. Градусник показывал минус 15. Байкал сегодня явно в хорошем настроении. Небо чистое, усеяно звездами, садись и считай. Но сегодня Капитан был в мыслях о превратностях судьбы. Могло ли все сложиться иначе? Наверное. Тогда отчего же не сложилось, отчего не иначе?!

Капитан глубоко вдохнул морозный воздух. Он давно хотел сделать «это». Несколько раз даже брался за перо, и на бумаге появлялись первые строчки: «Дорогая Оля! Я пишу тебе это письмо без всякой надежды увидеться снова. Я пишу просто потому, что мне необходимо многое рассказать тебе о своей жизни за годы после нашего расставания на Ледоколе».

На этих строчках все заканчивалось. Дальше слова ломались. А пальцы становились словно деревянные. Но все-таки он писал. По нескольку строчек в день, и все, что писал, запомнил до последней буковки, до запятой. Письмо всегда носил с собой, так уж повелось.

Капитан подумал, что здесь и сейчас говорить ему легче и проще. В этом безмолвии ему очень нужны были звуки. Капитан вздохнул.

— Вот что скажу, дорогая Ольга! Ну, то есть всегда хотел сказать, а сейчас так сложилось, что тут никого нет — только я и Ледокол. И больше никого. Угораздило нас сесть на мель. Команда снялась с корабля и ушла на материк. А мне нужно было остаться — я же не могу оставить Ледокол без присмотра. Ты вот тогда убежала с Ледокола, не захотела меня дослушать и понять. И я не лучше, не смог убедить тебя. Господи, у нас времени до отхода корабля всего час был. Не успели мы за час, не поговорили… Всякий раз, когда я к нашему расставанию возвращаюсь, кажется, что все вчера случилось. А пролетели годы.

Не знаю, где ты, с кем ты и как, тоже не знаю. Оказалось, потеряться легко, вернуться назад целая проблема! Моя собственная жизнь после нашего расставания складывалась просто. Во Владивостоке я нанялся на промысловое судно. Промышляли рыбу, водоросли собирали, чудное дело, они, говорят, очень полезные. Японцы все скупали. Обошел Сахалин и Курилы. В команде меня хорошо приняли. Учителем моими стал боцман Панченко. Здоровый такой детина... Чем-то я ему приглянулся… Может, сноровкой, а может, желанием стать полезным команде, исполнительностью. Ты же знаешь, я все всегда все стараюсь доводить до конца.

В общем, Панченко за мной приглядывал, помогал постигать морское дело на практике».

Эта публикация — газетный вариант повести «Капитан и Ледокол». Продолжение — в следующем номере еженедельника «Пятница».