Богомол. Глава двадцать первая

Иркутск. Больница для хронических больных, построенная на средства купца И.Л.Медведникова и жены его А.К.Медведниковой. 1910—1911 годы.
Иркутск. Больница для хронических больных, построенная на средства купца И.Л.Медведникова и жены его А.К.Медведниковой. 1910—1911 годы.

Продолжение. Начало в номерах 38 (2019) — 6 (2020). Глава двадцатаяНачало

Глава двадцать первая

Договорились о встрече на Иннокентьевской в семь утра. Диана подарила мне отличного серого жеребца, послушного и резвого, как ее борзая. Вдоль железнодорожной насыпи я отправился к мосту через Иркут.

Все поглотила тьма, ни дна ни покрышки. Внезапно поднялся северный ветер, ледяное крошево хлестало по скулам. В сосновой роще было тише; я свернул на дорогу, и вот впереди засияли фонари Медведниковской больницы, против которой на берег выходит деревянный пешеходный мост.

Я приехал вовремя. Ждал всего несколько минут, вглядываясь в окуляры бинокля. Казалось, я был готов к этой встрече, но сердце мое дрогнуло, когда из колючей завьюженной мглы по Московскому тракту потянулась долгая вереница огней. В холодную пустоту окраины ровной, изгибающейся у берега колонной вступали каре вооруженных людей со спокойными строгими лицами.

Первыми рысью проскакали разведчики, за ними шли егеря и поредевшая, но никем не побежденная рабочая Ижевская дивизия. Солдаты шли побатальонно, у моста сбивая шаг и переходя в колонну по три. В середине процессии ехали сани с гробом — останки генерала Каппеля. У моста гроб подняли четверо, понесли на плечах. За ними тянулись офицеры штаба. Среди них я заметил поручика Смеловского — верхом на кауром жеребце, в начищенных до блеска сапогах и с бледным, неживым лицом. Только одна сила поддерживала его — чистая совесть. Я не стал его окликать.

Вот и Бикреев. Он ехал в кошевке, завернутый в шубу с головы до пят, адъютант — за извозчика. Увидев меня, он усмехнулся, нахмурил брови. Повозка отделилась от колонны и стала у больничной ограды, где о заснеженную клумбу разбивался свет дежурного окна. Я спустился на землю, взял коня под уздцы и пошел следом.

Генерал грузно вышел из саней и, опираясь на трость, направился мне навстречу — прямой как всегда, только лицо как у призрака и пожар в глазах. Не здороваясь, он цепко схватил меня за рукав и отвел на ступени больницы.

— Как продвигается дело? — спросил он. — Где находятся бриллианты?

— На Иннокентьевской. Сегодня закончу.

— Поспеши, через несколько часов там появятся красные, — Бикреев размял тонкими пальцами папиросу. — Полагаю, ты хочешь задать мне вопрос. Насчет Дианы.

Несколько секунд он молчал, глядя в пустоту между черными стволами деревьев.

— Тогда, в октябре, — проговорил он, — при той скудной информации, которой мы располагали, я назначил ей страховать тебя от леди Мэри. Потом я получил весточку от нашего человека в Интеллидженс, о Мэри Хаддиган. Ее настоящее имя — Елизавета Брагина, она сестра Дианы. Ее смерть в Берлине в четырнадцатом году — фальсификация. Она с юных лет работает на Интеллидженс.

— Значит, все-таки сговор.

— Или соперничество... Я сообщал тебе об этом в двух депешах, двадцатого и двадцать второго декабря.

— Мое сообщение о восстании в Иркутске вы тоже не получили, не так ли?

— Гамлет… Это моя ошибка.

Бикреев подкурил папиросу.

— Наш источник утверждает, что Мэри Хаддиган в сентябре минувшего года дезертировала из военной разведки. В то же самое время она пошла на прямой контакт с сестрой. Диана работает на большевиков. Помнишь Иваныча?

— Как забыть своего инструктора? 

— Он сейчас ее начальник в Москве.

— Как все перепуталось.

— Мэри и раньше крутила темные делишки, — продолжал Бикреев. — Через парижскую контору «Ле Бирс» она продавала русские алмазы на черном рынке. И давно бы уже попалась, если бы ее не прикрывал некто Алистер Бэйли — офицер Интеллидженс, теперь уже бывший.

— Одесский жиган Ёся Шнобель, который продал Сакате план укреплений Порт-Артура в девятьсот четвёртом, за что был взят на службу в британскую разведку. 

— Уже нет. С начала восемнадцатого года эта мразь работала в Москве.

— Надо признать, нервы у него железные. Вряд ли Иваныч забыл свои обиды.

— Это не мужество — просто хуцпа, как это называет в Одессе. Бэйли — обезьяна, он патологически неспособен к уважению и верности. Такие люди презирают всех, и это чувство взаимно. У Дианы и Мэри тоже есть к нему счёты. Полагаю, он удерживал Мэри на крючке, неслучайно Диана вступила в игру. Британцы его использовали, пока он был полезен. А сейчас он сидит под арестом в ЧК, у своего лондонского приятеля Петерса… Чекисты расстреляют Бэйли, это неизбежно. Используют — и поставят к стенке. Он предал своего короля и теперь никому не интересен. Его провал — результат совместных целенаправленных усилий сестер Брагиных.

— Хоть что-то радует. Сегодня сведу их вместе — Лизу, Диану и их помощницу Мону. Они в курсе того, что я знаю, где находятся бриллианты. Едва ли они пропустят финал.

— Ты рискуешь. Они убийцы экстра-класса, за ними вагоны трупов. По меньшей мере, за одну из этих дамочек я ручаюсь. Их натаскивали британцы. Гренадеры полковника Свечникова, взявшие Зимний дворец в октябре — свора щенков по сравнению с этими волчицами. Талантливы, хорошо подготовлены, абсолютно безжалостны. В прошлом году почти все они перешли в разведку Коминтерна. Мы в Европе сейчас разворачиваем свою разведсеть, скоро начнем их ликвидировать потихоньку, хотя нашим союзникам это вряд ли понравится.

— Что ж, эти трое достанутся мне.

— Carpe diem…

Бикреев усмехнулся, закашлял, навалился всем весом на трость. Неуклюже сделал шаг вперед. Трость отлетела в сторону, колени его подломились. Я поймал его, не дал упасть.

С адъютантом мы отнесли Бикреева в сани, он умолк, закрыл глаза. Адъютант метнулся в больницу, притащил заспанного взлохмаченного доктора, тот бегло осмотрел генерала.

— Обморок, жар. Не тревожьте его.

— Он должен остаться у вас.

— Вы с ума сошли! — зашипел доктор. — Это не тифозный барак! А если красные узнают? Всю больницу расстреляют из-за одного человека!

— Да вы хоть знаете, кто этот человек?

— Постойте, он прав, — обратился ко мне адъютант. — Его высокопревосходительство просили не оставлять его в пути.

Скверно начался день, очень скверно.

— До встречи у Семенова, — сказал я адъютанту.

— Лучше поезжайте прямо за границу, — ответил он. — Не ходите за нами. Теперь мы все мертвы.

****

Я подъехал к Иннокентьевской в пять часов утра. Промерз до костного мозга. Моя дрожь передалась коню, он успокоился, лишь когда мы ворвались в станционный поселок. В конце крайнего переулка железной арбалетной стрелой блеснула дорога.

Картина открылась безутешная. От края до горизонта все забито примерзшими к рельсам поездами. Длинные цепи вагонов курились вялыми столбиками жилых дымков. Площадь у вокзала пуста, лишь ветер качает ненужный фонарь.

Я сошел на землю и, оставив коня на привязи, пересек пути вброд.

Поиски заняли около часа. На рельсах ни одного пульмана, только зябнут под ветром десятки теплушек и товарняков, торопливо разграбленных местными бандитами, обыскавшими здесь каждый клочок. В конце я вернулся к своему коню, угостил его сеном и горстью рафинада, что прихватил в одном из раздернутых вагонных чрев, и повернул обратно на вокзал.

Народ просыпался. Прежний сумрак уже был разбавлен предвкушением солнца, люди сновали туда-сюда с котелками. То и дело спрашивали табак и хлеб, не находили и продолжали обход соседних эшелонов, будто их судьба была слаще. Повинуясь привычке, на станцию из разбросанного по обе стороны поселка потянулся дорожный люд. Закутанные в платки торговки несли на вокзал и в госпиталь корзины с горячей снедью.

Казалось, городок на железной дороге получил билет в еще один день, как вдруг на перроне все переменилось. Народ притих, сжал кулаки и вытянул шеи. На северо-западе, в холодной сумеречной дали, возникло багровое пятно, быстро вырастая во что-то грандиозное. В небо ударил столб угольного дыма. К станции на всех парах летел бронепоезд.

Нескладный, будто собранный пьяными богами состав коробился щетинистой громадой. Его тащили два паровоза. Переселенческие вагоны, наскоро обшитые стальными листами, ритмично громыхали на стыках, точно закованная в броню рыцарская лава наступала по звонкому льду. Стволы орудий торчали во все стороны, башни — круглые, квадратные — бугрились вдоль состава, лестницы к ним приварены как попало, некоторые никуда не вели. Над этим сумасшествием, окутанная клубами черного дыма, высилась командирская башня с ненужным перископом и стволами пулеметов. По красным от ржавчины бортам шла надпись:

ТОВАРИЩ АГИРРЕ

Трудно подумать что-то хорошее о поезде, названном в честь испанского конкистадора, который предал своего короля и уплыл в поисках Эльдорадо. Еще труднее понять, отчего земля выдерживает этот скрежещущий ад и рельсы не крошатся под ним.

Первыми очнулись машинисты паровоза, стоявшего против вокзала — он перекрыл путь «Товарищу Агирре». Поезд нервически вздрогнул. Вдоль перрона прокатился металлический стон, пыхнули струи пара, долгий гудок ударил в уши, и, понемногу набирая ход, вагоны-беглецы потянулись мимо станции на юго-восток.

Люди постепенно приходили в себя. Заметались, собирая котомки, и побежали вслед уходящим вагонам, спасаясь от предчувствия кошмара. Бронепоезд был уже виден отчетливо, жар его котлов плавил февральский воздух.

Костлявые пальцы впились в мой погон. Кто-то заорал прямо в ухо:

— Хватай его благородию! Награда будет!

Кричал старик в оборванной шинели, приплясывая на месте, как ташкентский дервиш. Прямо на меня двинулся фиксатый под два метра ростом. Идиот не разобрал мундир британского офицера и получил кросс в челюсть, с чем и ушел в толпу. Однако толпе явно пришлась по вкусу идея старика, поскольку я был один и очевидно при деньгах. От кучи крестьян и бродяг отделились пятеро с ножами и кастетами и, пританцовывая, пошли навстречу, уверенно беря в кольцо. Стало понятно, что тема бокса исчерпана. Я отступил на шаг, вынул револьвер и пять раз выстрелил почти в упор, надеясь, что толпа рассеется. Но, как говорил мой друг князь Виленский, мир — это место, где наши мечты встречаются с прикладом винтовки.

Продолжение.