Богомол. Глава девятнадцатая

Продолжение. Начало в номерах 38 (2019) — 4 (2020). Глава восемнадцатая. Начало

Глава девятнадцатая

Патрульные выглядели как обычные дезертиры — грязные шинели без погон, красные ленты поперек папах. Впереди шел молодой боец с глуповатым вдохновенным лицом, как у старательного новобранца. Они не стали выяснять личности погибших, даже не обыскали меня, а сразу потащили через всю Большую улицу в «Гранд-отель», по пути злорадно обещая незабываемую встречу со своим комиссаром.

Отель безнадежно пришел в упадок: пьяный швейцар храпит под лестницей, солдаты кипятят чай на керосинке, ковровые дорожки покрыты панцирем грязи. Взбежав на второй этаж, патруль вломился без стука в номер против лестницы.

В серой аскетичной комнате с голыми окнами за столом без скатерти сидели двое: плотного сложения мужчина с выбритым черепом и широко расставленными свинцовыми глазами и узколицая, дьявольски красивая брюнетка в гимнастерке, черной юбке и красных ботинках. Закинув ногу на ногу, она картинно пускала дым папиросы на длинном сверкающем мундштуке.

Патрульный кособоко вытянулся перед ними и доложил, отчаянно потея:

— Товарищ Базал! Вот, поймали! Три дохляка и этот!

— И кто, я спрашиваю, те дохляки? — нараспев поинтересовался комиссар.

— Дык, мертвые люди!

Комиссар побагровел и выхватил маузер. Патрульные с топотом ринулись за дверь.

Я аккуратно вынул из кармана мандат Региступра на имя Мурата Шломовича Пинцетиса и положил на стол. Базал по инерции выстрелил в потолок, отряхнул с плеч побелку и принялся читать. Закончив, он накрыл бумагу маузером и бросил женщине:

— Товарищ Марэя, будьте вы так любезны.

Женщина встала с легкой презрительной грацией, скользящим движением бросила окурок в пустую чайную банку и вышла, зацепив меня огненным взором.

Базал посмотрел на меня в упор.

— Документы в порядке, — сказал он, играя желваками. — Что за трупы?

— Три колчаковских шпиона. Главный — барон Пиллау, прикинулся комиссаром.

— За бдительность — моя благодарность. А в Иркутске чего делаешь?

Я откашлялся.

— Это того… Секретно.

— Товарищ! Заберешь секрет в могилу, я сказал!

— Короче. В октябре на бану пропала братва, наши курьеры. Они перли по воздуху кой-чего, да видать, какая-то сука их продала.

Базал сощурился.

— И чего тартали?

— Ширево для читинских товарищей. Три баула, чисто марафет. Пораненных там шибко много, в Чите.

Базал метнул на меня острый решительный взгляд.

— Требуй от меня всякой помощи — я обязан ее дать.

— Другого ответа не ждал.

****

В общем, я устроился при новой власти. Поиск пропавшего вагона продвигается слишком вяло. Почти все интересующие меня ключевые персоны пропадают на мероприятиях, короче говоря, пьют. Я не отстаю. Как-то раз после собрания в городском театре мне поднесли фужер водки за победу над «колчаковскими недобитками», пришлось выпить не глядя. Базал подошел ко мне на прыгающих с подгибом ногах, хлопнул когтистой лапой по плечу и сказал с прищуром:

— Товарищ Пинцетис, сдается мне, три баула — перебор для читинской братвы. Иркутск, он более больше.

— Один баул выкину, коль пособишь.

— Так.

— Завтра с утра я буду толковать с мужиками, кто на бану горбатился в ночь на семнадцатое октября.

— Я подумаю.

Остаток вечера помню нечетко. Кажется, ехали куда-то в кабриолете, снежинки клевали глаза, а товарищ Базал матерно ругал какого-то Вырина. Потом было жаркое полынное дыхание Марэи.

Меня разбудил холод. Я обнаружил себя мокнущим в ванне в полном обмундировании, в сапогах, но без брюк. Дверь ванной комнаты была распахнута. Против нее на стульях сидели двое рабочих-путейцев, помладше и постарше, отличимые только глубиной морщин на промасленных скулах. На их коленях покоились форменные фуражки.

— Товарищ, не спи! Утонешь, — серьезно сказал молодой.

— Давай на берег, — проговорил старый. — Мы сухое принесли.

— Вино сейчас не полезет.

Молодой хохотнул, полагая, что я шучу. Другой кивнул на стопку одежды — аккуратно сложенную рубашку, штаны и портянки.

Опершись на края ванны, я подтянул тело вверх. Ноги не слушались. Просто поразительно, как может расслабить обычное проявление человеческой солидарности. Гости подхватили меня под руки и доволокли до дивана.

За оконными стеклами под ярким утренним солнцем торчала костистая лютеранская кирха. Значит, я в отеле «Централь».

Застиранная чистая сорочка и штопаные галифе оказались впору. Официант принес из буфета три стакана горячего чаю, пироги и бутерброды, и расположил все это на столе, к которому без лишних слов придвинулись мои новые приятели, рабочие со станции Иркутск. Старого звали Прокопий Иванович, а молодого — Васькой. Говорили они с певучей ионической небрежностью и легким притертым «г», что выдавало в них жителей Южной Руси.

— Товарищи, вот что, — сказал я. — Семнадцатого октября на станции пропал один вагон. Надо его найти.

Старый задумался, подняв брови. Васька деликатно надкусил ветчину, но бросив опасливый взгляд на отца, передумал есть.

— Тут вот какая, значит, картина, — начал старый. — Мы сами обходчики. Я и отец мой, мы на Должанке работали, это в Области Войска Донского, а меня в Сибирь понесло. Ну, Васька мой теперь тут свое семя бросит, на сибирячке женился. Значит, Ваську женили пятнадцатого числа. Ну, а работать надо? Надо. Вот мы и вышли, на семнадцатое. Идем, значит, спектируем вагоны, чин-чинарем…

— А тут дождяка как влупит! — вмешался Васька.

Старый отреагировал допускающей гримасой — мол, это интересная деталь, хотя, пожалуй, не самая важная — и продолжил:

— И тут, значит, состав кончился, хвост. И стоит за ним пульман отцепленный. Смотрим — дверь отчиняется, выходит мамзель. В халате шелковом, при погонах, а главное, в папахе, лампасах — ну, чин-чинарем! А в руке у ней — чемодан кожаный, как у доктора, с золотыми вензелями. 

— Что за вензель?

— Та кто ж там разберет! Дождяка же ж.

— А ты, Василий? — спросил я, манкируя семейной субординацией.

Парень покосился на отца.

— Та две буквы, — легко ответил он. — Не наши, латынские.

— Можешь изобразить?

Я кинулся к старому секретеру у окна (отчего-то решил, что в гостиничном секретере должны быть карандаши), не нашел и принялся обыскивать свой френч, когда Васька бросил:

— Пальцем могу нарисовать.

Я вернулся к столу. Васька изобразил на столешнице две буквы: N и B.

— Повтори.

Он повторил. N.B., буквы на том самом саквояже. Любопытно, что они значат? Латинское nota bene, «особо отметь»? Кому нужно украшать саквояж этой отметкой? Или, как принято, инициалы? Nicolas Bikreev, например. Стоп. Какого рожна Бикрееву ставить свои инициалы на саквояж с бриллиантами, если у него нет вензелей даже на сорочках, которых у него всего три, а четвертую он считает пошлой роскошью? И почему я подумал о Бикрееве? Мало ли людей с инициалами N.B.? Научный бикреевский метод? Нет, скорее, похмелье.

Между тем Васька сел на табурет и виновато уронил голову, но старый уже не хмурился, явно гордясь наблюдательностью сына.

— Ага, — кашлянув, продолжил старый. — И тут мамзель эта — прыг на землю! И насторожилась, как борзая. Зырк — а со стороны депо офицер идет. Ну, тут она револьвер достала и давай палить! Тот — назад, отстреливаться, потом раненый упал. Дамочка та постояла, подумала и в вагон — шасть! А вышла уже пустая, без чемодана. И под колеса нырнула, к Ангаре пошла.

— А что с тем вагоном, где чемодан остался?

— Мы туда не полезли, нам чего, больше всех надо? Тут смотрим — к вагону Тюленьев бежит, был такой охламон, мы его Анчуткой звали. Он туда залез, вылез, пломбу поставил. Тут — чехи. Они офицера раненого подобрали и спрашивают Анчутку, мол, это что за вагон. А он им: та чухня, какой-то неисправный, идите себе дальше. Чехи убежали, а он пошкандыбал к себе в управу. Тут где-то через полчаса подъезжает Михалыч на маневровом…

— Кто такой Михалыч?

— Машинист, мировой был мужик, царство ему небесное, крестный Васькин. И, значит, подцепляет вагон. Я — чисто из интереса: «Куда потащил?» А он: «На Иннокентия приказали».

— Известна ли вам дальнейшая судьба вагона?

Старый отмахнулся мозолистой граблей:

— И-и-и, кто ж его знает! Убили начальника на Иннокентии, на другой день после и убили. А Михалыча тоже похоронили, вроде как сердце прихватило. Там теперь ничего не понять.

Удивительно точно сказано, подумалось мне. Проводив гостей с благодарностью, я принялся ходить по комнате, чтоб разогнать кровь до нужной кондиции, той самой, когда начинает работать мозг.

Что полезного я узнал? Тюленьев отвел чехов от пульмана. Значит, увидел внутри что-то ценное. Отогнал вагон на Иннокентьевскую, спрятал до лучших времен… Молодец Баштин — сразу взял правильный след. Если бы не политическое сумасшествие в городе, фальшивые союзники и прочее предательство, то контрразведчик нашел бы вагон сразу, сходу. Как глупо погиб…

Если пульман числится как неисправный, надо искать в депо. Но едва ли Тюленьев поставил его в депо, это слишком рискованно.

Кто сообщник Тюленьева на Иннокентьевской? Все свидетели мертвы: машинист Михалыч, прежний начальник станции и инженер, дежуривший в ту ночь — рабочий не упомянул об этом, но я знаю, выяснил. Инженер и начальник убиты бандитами — в точности как их иркутские коллеги. Погибшие путейцы с Иннокентьевской были честными людьми, все отзываются о них одинаково. Такие не станут воровать и терпеть воровство не станут. Следующий начальник вступил в должность за день до того, как на Иннокентьевской появился Баштин — и не раздумывая подставил контрразведчика, сдал его чехам, а два месяца назад пропал без вести. Версию о том, что он сбежал, прихватив бриллианты, сразу отметаю — у него осталась семья, жена и любимые дети, да и не смог бы он далеко уйти — все складывается слишком серьезно. Можно предположить, что смерть инженеров с Иннокентьевской связана с пропажей вагона, однако цена этой гипотезы — полушка. Это первая станция Забайкальской железной дороги, крупный узел, где отстаивается много товарняков, вокруг которых постоянно крутятся жадные вооруженные стаи. Остается лишь отправиться туда и все обыскать.

На этой мысли я остановился. Дальше стало некогда думать — явился Базал, и вид его был страшен: рачьи глаза выпучены, голый череп взмылен. «Каппелевцы разбили наших у станции Зима», — прохрипел он.

Свершилось. Армия на подходе.

Продолжение.