Богомол. Глава четвертая.

Продолжение. Предыдущая глава. Начало

Глава четвертая

Почти весь путь летели с ветерком. Остановка случилась только в Нижнеудинске — стояли десять часов. По словам начальника станции, мы пропускали поезда чехословацких легионеров. Начальник остался безразличен к моим угрозам, опасаясь чехов больше, чем нас.

Отворив окно, я вдохнул осеннего воздуха. Последние костры уже догорели, в воздухе таяло предчувствие снега. И снова долгие, протяжные поля и затерявшаяся в них железная дорога. Серое однообразие перрона оживляли только шестеро бойцов, одетых в монгольские малахаи и синие халаты с погонами. Должно быть, бойцы атамана Семенова, хотя здесь не его улус. Офицер в пышной собольей шапке и малиновом халате подъехал на белом поджаром коне, спрыгнул на землю и тут же исчез из виду за стеной эшелона, влетевшего на станцию с запада. Когда состав прошел, перрон был уже пуст. В семь утра мы тронулись, и я вернулся к своему кофе.

Счеткин закрылся у себя еще в Нижнеудинске, завтракали без него. Офицеры вели себя любезно и лишнего не болтали, только мичман поделился своими мыслями о татаро-монгольском нашествии. По его мнению, никакого нашествия не было, просто монголы и татары перепились в день рождения Батыя и очнулись только под Будапештом, когда кончилась архи. Я смеялся со всеми и думал — почему Счеткин медлит? На его месте я атаковал бы именно сейчас: до Иркутска меньше девяти часов, остановки не предвидятся.

После завтрака я отправил офицеров на огневую платформу, они ушли недовольные. Все три офицера конвоя воевали на германском фронте. Ставить на охрану салон-вагона  солдат, новичков из запасного полка, бессмысленно, офицеры справятся с ними на раз-два. Я решил обойтись без охраны, только занял кресло в кают-компании напротив входа, точно по диагонали. Хороший сектор обстрела, и тыл надежно прикрыт.

Но Счеткин спал. Я уже начал надеяться, что он не проснётся до самого Иркутска, когда, за час до полудня, он явился в кают-компанию с бутылкой бренди.

— Бдите? — поинтересовался он.

— Осталось пять часов, какой уж сон.

— Вот и чудно!

Счеткин откупорил бутылку, потер ладони о брюки и принялся наполнять стаканы.

– Не рановато ли? – спросил я.

– Главное, чтобы не было поздно. Выпьем за успех данного предприятия.

Мы чокнулись. Счёткин опустошил стакан залпом, зарядил нос из своей табакерки и, громко шмыгнув, продолжил:

— Да! Как божественно удачно вы назвали поезд — «Арго»! Бездна мифологии!

— Только давайте не будем заглядывать в эту бездну, чтобы она, чего доброго, не стала заглядывать в нас.

— Да уж! Это кошмар, когда находишься под наблюдением. Представьте, они едва не посадили меня! Для них все экономисты — плуты априори! А генерал Бикреев, знаете такого? Вот это фрукт! Кстати, это он назначил вас на этот бронепоезд, вместо того чтобы дать вам отдых. Так вот, говорит он давеча на фуршете в министерстве: «Чтобы войны прекратились, достаточно обезопасить мир от полусотни старых богатейших семей, управляющих этим миром, а начать необходимо с их приказчиков — международных финансистов». Каково?

— Наверное, генерал точно знает имена означенных господ.

Как я и думал, Счеткин списал мои слова на иронию.

— Ну, теперь с этой страной покончено, — отсмеявшись, продолжил он. — У России нет шансов, и для нее это благо. Как там у поэта: «И революции Лонгиново копье!» Гляньте, — он кивнул за окно, где проплывала станция Зима. — Сколь емкое название! Бр-р-р! А вот еще, полюбуйтесь.

Он порылся в своем купеческом портмоне размером со школьную тетрадь и достал пятирублевую сибирскую купюру.

— Посмотрите, какое убожество! — вскрикнул он, потрясая бумажкой. — Как съежилась эта банкнота! А все потому, что жареный гусь на вокзале стоит двести рублей! Позор! Вот и поблекла наша банкнота. Так же и люди — все опустились, упали, стали какими-то некрасивыми. Однако это поправимо. Немного денег на личном банковском счету — и вы уже не будете считать себя растоптанным. Вот вы — кем вы были до войны?

— Приват-доцент Петроградского университета, кафедра всеобщей истории.

— Да, да,— пробормотал Счеткин, — теперь мы все в истории, по уши. Что она делает с нами, проклятая! Все люди как люди, а здесь — то один переворот, то другой.

— Что делать? Россия — это вечный поиск предела.

— Предела терпения! Вот гляжу я на вас в военном облачении, в этих ремнях, и понимаю, что вы ряженый. Слишком вы хороши для военной формы. Но кто же вы? Шпион? О, нет! Шпионы — они все люди бесцветные, а ваше лицо примечательное, благородное. Ваше место на высокой кафедре, в Оксфорде. Вообще, внешность ваша, манеры… Это, знаете ли, итог весьма долгой селекции. Вы дворянин? Простите, я грешным делом подумал, что вы аристократ, ибо на вашем пальце довольно интересное кольцо… Кольцо выпускника Пажеского корпуса, если не ошибаюсь. Сплав золота и стали?

— Да, но я вовсе не аристократ.

— Однако считаете себя русским офицером, тут и к гадалке не ходи. Не ваше это, друг мой, не ваше... Страны уж нет, а те — далече; так, остался клок, и тот висит на штыках иностранцев. Вот не понимаю — что вы хотите защищать?

— Русский образ жизни, например.

— О! — застонал Счеткин. — И что это такое — русский образ жизни? Посиделки на даче, романсы? Адюльтеры с неумелыми женщинами, склонными бросаться под поезд? А невежество, Держиморды, унтеры Пришибеевы? Да пропади оно пропадом! Это же понятно — война проиграна! И кому достанется золото России, как думаете?

— Не знаю.

Счеткин смял пустую сигаретную пачку.

— Я вот тоже в недоумении. Одно знаю — Россия потеряет золото.

— Ставите под сомнение целесообразность нашей миссии?

Счеткина пробил смех. Приклеенная к губе сигарета подпрыгивала. Он оторвал сигарету и хлебнул бренди. Бумажное пятно осталось на его толстой губе, к правому резцу прилипла табачная пружина.

— Если угодно, я поясню, — сказал он. — К черту адмирала, к черту барона. Мы везем этот груз в Китай, на берег океана. Вы получите свою долю — десять процентов, то бишь восемьдесят семь килограммов и тридцать шесть граммов золота. По-моему, с этим можно жить. Дальше отправляйтесь куда хотите, лично я предпочитаю Лондон.

В тамбуре раздался стук, что-то приглушенно лязгнуло. В салоне возник детина-поручик. Взгляд его белесых глаз ничего не выражал, руки он держал за спиной.

— Что ж, понятно, — сказал я. — Но каким образом вы намерены пройти станцию Даурию, где находится ставка барона Унгерна?

— Мы не будем останавливаться. У нас бронепоезд!

— Очевидно, вам еще не доводилось оказаться под огнем артиллерии. И уж точно вы не представляете сноровку бойцов-харачинов.

Счеткин дернул плечами.

— Бросьте, это детали. Итак, ваши ставки?

«Где урядник и мичман? — думал я. — Ждут за дверью? Или войдут? Лучше бы вошли. Попробую потянуть время».

— Мечислав Борисович! — произнес я. — Ваша логика безупречна. Однако не кажется ли вам, что нынешняя экспроприация подобна мародерству? Можем ли мы назвать нравственным этот поступок?

— Да бросьте, — Cчеткин махнул сигаретой. — У адмирала в запасе куча золота, а барону вообще наплевать, он мечтает победить с помощью богов.

— Но как же совесть?

— Ах, Андрей Петрович! Да поймите вы простую вещь! Побежденных обычно грабят. Да-с, грабят! Вы можете поместить золото в какой хотите банк — японский, американский, швейцарский, обратно вы ничего не получите! Ниче-го-с! — Счеткин подпрыгнул, с живостью изобразив лукавое лицо банковского приказчика: — А вы, собственно, какое государство представляете-с? Временное Сибирское правительство? Так ведь нет такого государства, красные его съели. А, вы представляете Белое движение? Вы что, негров убиваете-с?

С блуждающей ухмылкой на лице он прибавил:

— Надеюсь, вы способны оценить мое предложение.

— Я оценил.

Кольт с взведенным курком уже находился в моей руке. Внезапность сработала. Поручик открыл рот и хлопнул глазами. Счеткин дернулся за своим браунингом в боковой карман, но я прижал его руку. В кают-компанию вломились мичман и урядник. Я успевал ранить их всех, по порядку: казак — моряк — поручик — Счеткин.

Дальше, как бывает, время замедлило ход. Но когда мой палец лег на спусковой крючок, трое у входа внезапно подкосились и рухнули на пол. Счеткин дернулся в судороге, его лицо перечертил ужас. Мой револьвер выстрелил. Пуля сбила шапку с головы монгола, шагнувшего в комнату.

Продолжение.