Счастливая женщина

— Что вас может связывать? — удивляется Марина.

Удивляется в том смысле — что может связывать ее мужа Юру, преуспевающего бизнесмена, и простого работягу Мишку. А что связывает? Сначала школа, в одном классе учились. А потом — гараж, гаражи рядом, раньше вообще жили по соседству, сейчас Мишка приезжает сюда к родителям. Неужели мало? Для Марины — да, мало. Что ей нужно? Да как всем — чтоб было прилично. Прилично — это ее слово.

Рассказывать Марине о Мишкиных достоинствах бесполезно, бессмысленно. Во-первых, и слушать не будет, а во-вторых, самому Юре и в голову не придет завести разговор с Мариной вот о чем-нибудь таком важном для Юры, о том, что его друг Мишка был раньше победителем всех и всяческих олимпиад, а что выбрал сейчас работу водителя — так не Марине же играть в сословное величие.

Марина работала продавцом, торговала так называемой элитной обувью, и все ее суждения о жизни складывались именно и исходя из этой самой работы и, соответственно, наблюдений за покупательницами. Конечно, она им завидовала, во всяком случае некоторым, отсюда и презирала. Очень уставала и ждала перемен. Перемены все не наступали. Была одна нудная, как она говорила, вереница капризных стерв с толстыми кошельками. Она часами по телефону рассказывала приятельницам истории, которые ей и самой надоели, — про то, что "пришла одна, ломалась-ломалась, мерила-мерила, то одни туфли ей покажите, то другие, у самой чулки на пятке драные, а туда же — туфли ей не нравятся, качество не подходит, или еще одна пришла, вся из себя, а у самой педикюр прошлогодний".

Конечно, Марина уставала, тогда казалось, что это желание, желание изменить в жизни даже не саму жизнь, а ее антураж и декорации, исчерпало себя, одного хотелось — плакать, и чтобы тебя жалели, потому что вкалываешь-вкалываешь, а все без толку, никто все равно не оценит, потому что это закон жизни: кому-то все, а кому-то — шиш. Даже Юрке по барабану, что она как белка в колесе — старается, ему бы со своим Мишей железки разбирать и трепаться ни о чем часами. Мишка приезжал к родителям часто, чуть ли не каждую неделю, вот тогда и заходил к ним, спрашивал Юру, и сам Мишкин вид — эти вечные джинсы-свитерки-кроссовки — какой-то беспечный, будто дел никаких. Надо же, заботливый, родителей не забывает.

— Нету, нету Юры дома, на работе он, деньги зарабатывает, если кому интересно, — шипела Марина и от того, с каким почти сочувствием смотрел на нее этот Юркин друг, заводилась еще больше. — Уехал на работу, хотя обещал меня на рынок свозить!

— Тебе на рынок надо? — спрашивал Миша.— Я могу отвезти.

— Очень надо, обойдемся, — отвечала она с презрением.

* * *

Иногда сама себя спрашивала: а чего она взъелась на этого Мишу? Не было бы его — был бы другой, у мужиков всегда так: какие-то друзья — детсадовские, школьные, армейские, институтские, это с друзьями они сидят в гараже или на кухне часами, пока жены здоровье гробят без выходных и праздников. Не жизнь получается, а каторга. Будто ей одной это надо, действительно: тащиться на рынок, выбирать там мясо — и чтоб свежее, и чтоб недорогое, и чтоб не обвесили, не подсунули кусок пропастины. А потом самой крутить его на мясорубке, потому что Юрку не допросишься, он скажет: сейчас, а сам в гараж умотает — и забот никаких. И ремонт на ней — а что одна женщина может? Хочется спокойной жизни, уютно чтоб в доме, веселые лица, а какое веселье, если придешь с работы — одна забота: то в школу вызывают, потому что Ванька двоек нахватал... На родительское собрание когда Юра последний раз ходил? Правильно, никогда. Потому что он занят, а у Марины — вагон времени. Никто никогда не спросит: Мариночка, как ты себя чувствуешь? Может, ты устала? У ребенка один компьютер на уме, а то, что она тоже хочет нормального человеческого общения, — это никому неинтересно. И, между прочим, все успевает: и за собой следит, хотя устает как собака, и прическа в порядке, и ногти, потому что живешь как в зоопарке, на тебе все пялятся — что покупатели, что продавцы. И все подмечают: что-то ты, Мариночка, какая-то бледная... Ага, побледнеешь, если постоянная мысль — как два плюс два сложить.

Но есть же другая, совсем другая жизнь, и не в деньгах этих проклятых дело, совсем не в них. Насмотрелась Марина на клиенток: как выходят из своих машин под руку с дебилами; как бабочки — из парикмахерских, соляриев, косметических салонов; разговоры про одно — про водорослевые обертывания или про монодиету. Эти — ладно, молодежь, сама была такой же дурой: молола что попало, повторяя то, что модно сейчас; и другие тетки, побогаче, самостоятельные, не волновали, потому что это врагу не пожелаешь — жить их жизнью: циферки, циферки в глазах, в башке, как бы конкуренты не задавили, не обошли, каждый день — война. Это уже не бабы, а молотобойцы: ничего человеческого, враги вокруг и предатели, и ты для нее — никто, она тебя в упор не от хамства не видит, тебе хамить — это не для нее, она своих товарок подсиживает, а ты для нее насекомое, другой вид-класс, вряд ли даже видит тебя, прозрачно все вокруг, и нет никого. И эти бедные — чего им завидовать, сами себя поедом жрут и знают, что следующая — она будет, если вовремя не подстрахуется. Хотя что там говорить, зависть — штука такая, неконтролируемая. Тоже охота — и мир посмотреть, как эти: одна из Италии вернулась, другая из Франции. И где она, Италия? И где Франция? Все равно они какие-то беспокойные, нервные — что молодые эти, что старые, у них гонки на выживание, по своим дорожкам, правда, бегут, башку сносит, ничего вокруг не видят, только до финишной ленточки добраться, и совсем не факт, что там, на финише, тебя приз ждет. Похоже, что вообще никто и никого уже и не ждет. Сидит она в своей навороченной квартире, перемалывает полезную жратву вставными зубами и думает, как очередной жертве хребет сломать.

* * *

Мечталось, собственно, о другом — о другой жизни. И тогда на ум приходила только Оля, ее хозяйка. Про Олю разное говорили: что ушла она от крутейшего чуть ли не банкира, просто от любви, и все, сюда приехала по этой самой любви, все бросила, банкир на коленях стоял, уговаривал, а она — нет, и все. Прямо кино. Этот магазин, по слухам, вовсе и не банкир ей подарил, сама крутилась, выгребла, может, азарт у нее такой жизненный, кураж называется, потому что в делах торговли без этого азарта нечего делать, когда на кону не бабки, а интерес. А у Ольги, похоже, был интерес, во всяком случае, в технологии производства обуви она разбиралась — будь здоров, не хуже самих обувщиков. Книжечки, говорит, почитывает, с людьми умными встречается, по ярмаркам ездит, а не только по оптовым складам, за модой на обувку следит.

И главное, жизнь ее, Ольгина, на первый взгляд обычная, ну работает, ну зарабатывает, ну второго ребенка родила чуть ли не в сороковник — рискнула, от этого мужика, которого полюбила. Дочка первая, кстати, при ней осталась, несмотря на папины капиталы. Получается жизнь все равно обычная, если этот флер про любовь убрать, только послушать ее — как она про свой выходной рассказывает, хотя мало рассказывает: то ли некогда ей, то ли неохота, что муж к родителям уезжал на воскресенье, а она пироги пекла. Ну? Нужно это кому? Пироги печь? Какие пироги, когда вокруг кабаков — пруд пруди, если тебе стряпни захочется — все можно найти, если постараться, на любой вкус. А тут — тесто завела, чтоб муж, значит, с детьми чуть ли не к завтраку пироги получили, и чтоб муж эти пироги еще и своим родителям увез. Я, Ольга говорит, очень хочу своей свекрови понравиться. И мужу, говорит, хочу нравиться и детям. Такая, получается, кругом счастливая женщина. У них и друзья какие-то необыкновенные, у мужа, говорит, привязанности еще с юности, а это так важно — чтоб у тебя друг был. Друг всегда нужен.

Такая была фантастическая счастливая женщина — спокойная и улыбчивая, покупатели на нее — косяками. Этот покой передается, видимо, как-то, люди это чувствуют, сами перестают дергаться, некоторые даже улыбаться начинают. Конечно, охота жить без истерик, без психопатов, на Ольгу смотришь — и понимаешь, что можно просто жить и радоваться.

Только это ведь ненадолго, потому что домой придешь, а там все по-прежнему — и Юрка, которому все до лампочки, и сын Ваня. Интерес и у Вани один: мама, что ты мне купила? А чтобы вот так: мамочка, как хорошо, что ты есть. Себе все равно слово даешь — не буду обращать внимания и заводиться по пустякам. Получил Ваня пару? Ничего, Ваня, не расстраивайся, исправим. А Ваня, собственно, и не очень расстроился, пара плоха только тем, что мать его в кино не отпустит — никаких фильмом, никакого компьютера, никакого попкорна, делай уроки до посинения, пока не исправишь и эту двойку, и предыдущую, в школу ходить — это только позориться. Ладно, можно спокойно. Можно и про Юркин гараж спокойно. Хочешь в машинки поиграть? Да пожалуйста, да сколько можно, только, пожалуйста, почини розетку на кухне и настели в коридоре линолеум, с лета прошу. И за картошкой ты обещал сходить на базар, потому что это твоя идея — не сажать картошку в этом году. Раньше сажали, самому мороки меньше, тем более что в гараже подвал под картошку как раз и делал. А раз решил, что не будешь возиться с посадкой, так и иди сам, а еще масла купи растительного. Да, и дрожжей! Может, я тесто заведу.

Вот и все разговоры — хорошо, сейчас сделаю. Что сделаю, что сейчас?

* * *

Получается, что это не выходной, а одна маета. Ванька все равно отканючил свое кино с попкорном, а папаша его ненаглядный сунул пакет с картошкой и уже в дверях крикнул, что он сходит в гараж, потому что Мише обещал, и еще что-то добавил, Марина не слышала.

Она попила чаю, посмотрела телевизор — ничего интересного, глупые шутки, глупые фильмы. Позвонил сын Ваня и заныл, что его пригласил к себе одноклассник, там у него новая компьютерная игрушка. Ну пожалуйста, мама. Что делать — пришлось разрешить, чтоб недолго, потому что еще уроки. Но про уроки сын уже не слышал, положил трубку. Марина слонялась по квартире, открыла холодильник — увидела дрожжи. Все-таки купил, подумала, и масло растительное, вот оно, рядом, хотела завести тесто, передумала, опять попила чаю, взгляд наткнулся на злосчастную розетку — отремонтировал. Когда успел? В комнате сына лежал кусок линолеума, расправлялся, уже вымеренный по длине коридора. Стало стыдно и немного грустно. Так захотелось вдруг увидеть Юрку, сказать ему какие-то простые слова, если и не извиниться, то, может, пошутить? Отшутиться? Он сам поймет, что ей неловко, что она на всех вечно крысится.

Марина надела пальто и пошла к гаражу.

— Юра к Мише уехал, Мишка ему обещал какие-то специальные ножницы, чтоб линолеум резать, дать, — сказал мужик из соседнего гаража.

Марина потопталась, не зная, что предпринять, а потом решительно отправилась к родителям Миши в соседний подъезд, попросила адрес сына. Все время говорила почему-то извиняющимся голосом. А потом ехала через весь город к Мише, чтоб увидеть мужа, чтоб увидеть и сказать ему... Что сказать? Еще не придумала, но что-то, должно быть, важное, если так спешила. Поднялась по лестнице, позвонила. Дверь открыла... Оля, хозяйка магазина, где работала Марина. Та самая Оля, счастливая женщина со счастливой судьбой.

— Марина! Как я рада,— улыбнулась счастливая Оля, — проходи, я тебя познакомлю. это Миша, мой муж, а это Юра, самый главный друг моего мужа, с самого детства, помнишь, я тебе рассказывала. Вон как повезло мужикам!

— Повезло, — тихо повторила Марина, и ее лицо медленно залило краской.