Зиновий Гердт: «Я нашалю!»

О поэзии и театре, о доброте и обаянии, об актёрской профессии и соседях по коммуналке. Это интервью с Зиновием Гердтом 1994 года, которое ранее нигде не публиковалось. Читаем и вспоминаем великого актёра театра и кино.

– Зиновий Ефимович, Вы пишете стихи?

– Я слишком рано понял, что такое настоящие стихи, и это на всю жизнь отвадило меня от привычки излагать свои суждения в стихотворной форме. Это невозможно для меня.

– Но ведь когда-то Вы сочиняли стихотворные фельетоны…

– Видите ли, это поделки. То есть то, что может сделать любой более-менее грамотный человек. Конечно, есть и неграмотные, которые пишут стихи, – это уж совсем катастрофа. А есть люди, грамотно слагающие строчки. Они знают, что такое рифма, знают, что такое ритм и размер, и на основании этого думают, что пишут стихи. Вот в чём трагедия: и для человека, занимающегося этим, потому что он не понимает, что он не поэт, и для семьи, которую он терроризирует своей «гениальностью».

– Вероятно, именно чутьё на настоящее не позволяет Вам пройти мимо истинной поэзии и толкает, как Вы выразились однажды, читать стихи людям?

– Я очень сложно отношусь к актёрскому чтению стихов и не считаю это профессией, честно сказать. Хотя никого из тех, кто сделал это делом своей жизни, обидеть не хочу. Но у меня есть чувство, что стихи вслух можно читать только в том случае, когда ты сам перевосхищён автором и не можешь удержать это в себе: ты должен кому-то ещё сообщить своё перевосхищение, чтобы освободиться от удушья прекрасного. Я стихи чаще всего читаю в автомобиле. У меня в салоне нет ни радио, ни магнитофона – это совершенно невозможный для меня вариант. Я читаю стихи.

– Ни радио, ни магнитофона? Но Вы же не можете не любить музыку?

– Да, конечно, я очень люблю музыку. В равной степени симфоническую и джаз. В равной! Есть джазовые вещи, которые для меня являются высококлассическими и совершенно меня умиляют. То есть делают меня милее, добрее, податливее. Вот так.

– Вас очень любят зрители. Наверное, трудно объяснить, из чего складывается зрительская любовь, но обаяние точно играет не последнюю роль. Вы никогда не задумывались над тем, что это такое?

– Что такое обаяние? Мне кажется, я примерно знаю. Возможно, это естественность и простота поведения, когда человек не готовит «лицо» к общению, а ведёт себя естественно. Непреднамеренность, непродуманность эмоциональных реакций, понимаете? Есть люди (самый излюбленный мною тип), что называется, бесхитростные, чуть-чуть не от мира сего, непосредственные и прямодушные. Хитрых людей я не люблю. Не люблю кокетов. Кокетки, бог с ними, они женщины, а вот мужчины-кокеты – это что-то граничащее с омерзительным, стыдным. Они всё время видят себя со стороны, в каждый момент. Оценивают своё, так сказать, могущество. Пушкин за целую жизнь лишь однажды сказал: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»

– Обаяние и доброта взаимосвязаны?

– Доброта – чувство воспитуемое. Да, да! Помимо того, что она идёт на уровне наследственности, генетически, доброту, бесспорно, можно и нужно воспитать. Просто надо научить маленьких расставаться с любимыми вещами. Вы знаете, это очень интересное занятие: натаскивать малыша – ну, как щенка натаскивают! – на то, чтобы он расстался с игрушкой, которую ему хочется иметь самому. Натаскивать до тех пор, пока, наконец, в один прекрасный день на его лице не появится удовлетворение, когда он что-то отдаст. Он удовлетворён собою, ему хорошо от того, что кому-то из-за него хорошо!..

– Вы сейчас сказали: «Воспитать в ребёнке доброту». Но ведь и искусство, по сути, существует именно ради этой цели. Что же, оно рассчитано на детей?

– Юлик Ким как-то замечательно написал: «Я тот восторженный зритель, который хочет, чтобы его обманывали. И я хочу, чтобы добро побеждало зло прямо на моих глазах». Подобное желание живёт в любом человеке. Только кто-то стесняется его, а кто-то нет. Для меня, если я на спектакле не хохотал до слёз или не заплакал от жалости, спектакля не было. Лучше бы я остался в этот вечер дома и выпил двести граммов водки.

– Наверное, хорошо быть Вашими внуками, Зиновий Ефимович.

– Почему? Я, знаете ли, раздражителен, и со мной несладко жить.

– Зато не скучно!

– Я, конечно, не помню своего возраста и, как говорил Маяковский, «надеюсь, верую: вовеки не придёт ко мне позорное благоразумие». Я никогда не буду благоразумен. Я буду, что называется, проказлив и непочтителен с дамами. Да от меня и не ждут солидного поведения, хотя, наверное, пора уже… угомониться. Но меня нельзя пускать в серьёзное, чопорное общество, нет. Я испорчу всю рахулу (смеётся). Я нашалю!

– Зиновий Ефимович, говорят, труднее всего отвечать на простые вопросы. Но я думаю, у Вас получится. Как, по-вашему, быть добрым – легко или трудно?

– Есть великий пример с сороконожкой. Её спросили, в каком положении находится её семнадцатая нога, когда двадцать пятая опирается на землю. Она задумалась и перестала ходить. На всю жизнь.

Доброта или есть, или её нет. Быть недобрым доброму человеку очень сложно — вот это я знаю. Сотворённое недобро доставляет ему мучение, не проходящее ни днём, ни ночью. Точнее ответить не могу.

– Зло всегда наказуемо уже в этой жизни?

– Нет. Если бы зло наказывалось, человечество привыкло бы бояться наказания. А так как есть огромный шанс проскочить, всё зло мира опирается именно на этот шанс: не быть пойманным, разоблачённым, униженным перед обществом.

Я не знаю иудаизма, но православная вера мне очень близка. Если бы только человечество помнило Библию и следовало десяти заповедям: не убей, не укради, не возжелай жены ближнего своего… Но, оказывается, не украсть очень нелегко.

Знаете, в молодости я снимал комнату в коммуналке. В Столешниковом переулке, где жили московские интеллигенты. Пять комнат – пять жильцов, и, уходя на работу, никто не запирал своих апартаментов. Приходили – запирались: мало ли чем они там занимаются. Но снаружи двери не запирались никогда. И, конечно, все любили друг друга, об этом уж и речи нет. Вот ведь в чём прелесть существования людского…

– Зиновий Ефимович, не жалеете, что посвятили свою жизнь актёрству?

– Вчера я смотрел «Свадьбу» Антона Чехова в Театральном центре имени Марии Ермоловой. Очень милая постановка, а я думал: «Боже мой, каким же пристрастным надо быть! Это ведь какой-то алкоголизм – репетировать три месяца, чтобы потом чувствовать себя счастливым, выходя на маленький зальчик в пятьдесят человек!..» Во мне этой страсти уже нет, она гаснет. Видимо, я всё-таки случайно попавший в актёрскую профессию человек.

– Но Вы довольны тем, как сложилась профессиональная жизнь?

– Не всё беспросветно в том, что я делал. Да, были промахи, но были и шажки к художественному, приближения к нему. Хотя сравнения с другими, которые занимаются тем же, почти все не в мою пользу. Но есть сравнения и в мою пользу. Останется ли что-то из записанного на плёнку – аудио и видео – в душах публики? Бесспорно, останется. Что уже неплохо.

Культура.рф. Беседа состоялась в ноябре 1994 года в квартире Зиновия Гердта. Беседовала Вера Звездова