Лев Толстой и его поклонники из Иркутска

Сибиряки называли его братом Львом Николаевичем, а его последователями были даже тюремщики

Великий писатель земли русской в Сибири никогда не был, но всегда неподдельно интересовался далеким и неведомым краем, подолгу беседовал с приезжавшими в Ясную Поляну сибиряками и был в курсе многих местных событий. Переписка и личное общение с сибирскими писателями и педагогами, врачами и общественными деятелями, представителями просвещенного купечества и чиновниками городских администраций немало помогла Толстому в работе над романом "Воскресение". Впрочем, интерес Льва Николаевича к Сибири не ограничивался только познавательными целями. На склоне лет он активно занялся тем, что позже назвали правозащитной деятельностью. Вступив в идейный конфликт с церковью и государством, автор "Войны и мира" вступился за тех, кто поплатился за свои убеждения свободой.

Письма в Иркутск
В 1897 году редактор самой популярной сибирской газеты "Восточное обозрение", издававшейся в Иркутске, Иван Попов получил от Льва Толстого письмо, в котором тот просил позаботиться о "хороших людях" — духоборах, ссылаемых с Кавказа в Якутию. Этих представителей одного из многочисленных ответвлений русского раскола можно назвать вольными коммунистами. Духоборы хоть и не бунтовали против царя, но отказывались платить подати, служить в армии, не признавали официальной церкви, отвергали не только частную, но и личную собственность, и самое главное, отрицали всякую земную власть, предпочитая ей небесную, а государственным законам — законы Христа, чем подавали "дурной" пример православному народу.
В свое время Николай I выслал общины духоборов в Закавказье в надежде на то, что этих опасных для самодержавия непротивленцев вырежут злые чечены. Но горцы, вопреки чаяниям Белого царя, не только не уничтожили миролюбивых тружеников, но и защищали их от набегов своих же разбойников-абреков. При этом джигиты упорно не верили, что духоборы — христиане. По их мнению, христиане должны пьянствовать, воровать, лгать, у духоборов же нет ничего подобного. Правнук Николая I Николай II решил довершить начатое прадедом "богоугодное" дело и приказал заморозить религиозных коммунистов в ледяной пустыне.
Лев Толстой принял горячее участие в судьбе людей, гонимых за веру, и передал в помощь им крупный гонорар за издание своих произведений, а также написал письма генерал-губернатору Восточной Сибири Александру Горемыкину, иркутскому губернатору Ивану Моллериусу, купцам, полицейским чинам и частным лицам, в числе которых оказался и редактор Попов, с просьбой отнестись к духоборам с состраданием, поселить их в те места, где они могли бы заниматься земледелием, оказать им материальную и медицинскую помощь.
Одно из писем было отправлено управляющему делами торгового дома "Громова и сыновья" Митрофану Пихтину. "Дорогой Митрофан Васильевич! — обращался всемирно известный писатель к совершенно незнакомому человеку. — Из Батума едут к своим мужьям-духоборам, поселенным в Якутской области, их жены. До Иркутска едут на свои средства, от Иркутска же до Якутска они должны будут арестоваться и идти этапом. Если бы им был дан бесплатный проезд на пароходах, идущих по Лене, это было бы большое благодеяние. Об этом-то я и позволяю себе просить Вас".
Когда стало известно, что духоборов ссылают в Якутию, Толстому сообщили, что какой-то якут недавно окончил медицинский факультет Московского университета и собирается возвращаться на родину. Толстой просил разыскать этого якута и пригласил его к себе в Ясную Поляну. Им оказался 32-летний Прокопий Сокольников, который боготворил Толстого, сам стал в некотором роде толстовцем и сожалел, что в Якутии трудно быть вегетарианцем. Сокольников лично сопровождал духоборов до места поселения, регулярно посылал Толстому подробные отчеты, а Попову — статьи в "Восточное обозрение".
Как иркутяне духоборок встречали
В 80-х годах позапрошлого века религиозное вольнодумство Толстого приобрело немало последователей и в Сибири. Политические ссыльные не придавали творчеству писателя большого значения, предпочитая ему Успенского, Тургенева и Чернышевского, и обратили на Толстого внимание только после выхода в свет религиозно-философских трактатов "В чем моя вера" и "Исповедь". Еще две работы — "Критика догматической философии" и "Изложение Евангелия" — были запрещены и ходили в списках. Прогрессивная молодежь распечатывала их на гектографе и распространяла. Таким образом, Лев Николаевич тоже отметился в истории русского самиздата.
Иркутская купчиха Анна Громова владела несколькими пароходами на Лене и вела торговые дела в Якутии. Получив от своего управляющего Пихтина толстовское послание, она сразу распорядилась предоставить едущим в ссылку женщинам свой лучший пароход, который стоял на пристани в Жигалово. Стоит отметить, что почти все служащие у Громовой были "государственными преступниками", то есть политссыльными.
Депутат французского парламента Жан Шафанжон, посетивший Иркутск в 1896 году, шутя спрашивал у Попова: "А сама Громова тоже из государственных преступников?"
Прибытие духоборок ожидалось весной 1898 года. Их вместе с детьми насчитывалось более 100 человек. Иркутяне откликнулись на призыв Толстого и приготовили для них два дома, запасли топливо, провизию. Даже генерал-губернатор Горемыкин и иркутский губернатор Моллериус пожертвовали духоборкам по 100 рублей, а купцы давали значительно больше.
Духоборки приехали в Иркутск на Пасху, и жители завалили их куличами и крашеными яйцами. Им предстояло проплыть более трех тысяч верст на громовском пароходе, а городская администрация распорядилась выдать им подводы, чтобы проехать 250 верст до Жигалово. Духоборки благодарили за себя и своих мужей и просили передать благодарность "брату Льву Николаевичу".
Тюремщики-толстовцы
Толстой заботился не только о духоборах, но и о сектантах всех мастей. В одном из писем он просил Попова помочь некоему Чижову, сидевшему в иркутской тюрьме. "Я знаю его как человека искренних и твердых убеждений, за которые он перенес и продолжает нести тяжелые гонения, — писал Лев Николаевич. — Это человек в высшей степени почтенный, и мне бы очень хотелось всячески помочь ему. Я посылаю ему 25 рублей, которые будьте добры передать ему". Сектант ответил запиской: "Когда будете писать брату Льву Николаевичу, поблагодарите Ему от меня за те ко мне любовь" (орфография подлинника).
Редакция газеты "Восточное обозрение" и квартира Ивана Попова превратились в передаточный пункт, через который от Толстого к сидящим в тюрьме сектантам поступали деньги, вещи и книги. Попов вспоминал: "Обаятельное имя великого писателя одинаково магически действовало и на тюремного надзирателя, который приносил мне письма из тюрьмы и отказывался брать плату за это, и на губернатора>. Даже тюремный инспектор Александр Сипягин и начальник каторжного Александровского централа Иван Лятоскович охотно помогали выполнять поручения Толстого, передавали его письма узникам.
Губернатор Моллериус в шутку грозился Попову завести дело о конспиративной квартире в редакции "Восточного обозрения" и сношениях с арестантами. "Да что с вами поделаешь, когда сам граф Кутайсов (очередной генерал-губернатор Восточной Сибири. — И.П.) готов возить письма Толстого, а про Сипягина и Лятосковича я уже и не говорю: они сами толстовцы".
Сипягин и Лятоскович действительно были необычными тюремщиками. При них Александровский централ стал образцовой тюрьмой, в которой исчезли розги, кандалы и даже заключение в карцер было отменено. Пища и одежда арестантов были таковы, что им завидовали вольные крестьяне. В тюрьме организовали несколько мастерских, треть дохода от которых шла на счет каторжан, открылась школа, были созданы театр и оркестр.
Идеалом Сипягина и Лятосковича был знаменитый доктор Гааз, помогавший узникам Петропавловки и Шлиссельбурга. Сам Лятоскович за участие в польском восстании 1863 года был сослан в Сибирь и на себе испытал прелести пенитенциарной системы. По отбытии наказания он поступил на службу в тюремное ведомство именно для того, чтобы облегчить участь заключенных. Когда в 1897 году в Александровский централ приехал профессор Дижонского университета Жан Легра и увидел, как Лятоскович дирижирует тюремным оркестром, он восхитился: "Это не тюремщик, а маэстро! Арестанты — не арестанты, а публика, аплодирующая артисту!"
Толстой и буддизм
Однажды Иван Попов посетил гусиноозерский дацан и услышал от его ширетуя (настоятеля) Гомбоева восторженные отзывы о Толстом, учение которого близко к учению Будды. В 1903 году Попов приехал в Ясную Поляну и впервые встретился с писателем лично, тогда как их переписка продолжалась уже девять лет. Попов был изумлен эрудицией Толстого по религиозным вопросам. Писатель резко высказался против насильственного обрусения сибирских аборигенов, с возмущением говорил о стеснениях, в которые поставлена ламаистская религия.
— Насилие никогда не достигает цели, а дает обратные результаты, — сказал он. — Но особенно оно возмутительно в делах веры. При всей своей симпатии к ламаизму Толстой неодобрительно отзывался о "живых богах" — перерожденцах. В то время ургинский Хутухта воплощал в себе душу тибетского святого Банчена, а Далай-лама из Лхасы — бодисатву Арья-боло.
— Насколько красив и поэтичен миф об Арья-боло, настолько безобразна идея воплощения, — заметил Толстой. — Духовенство всюду одинаково — высокую идею облекает в грубые реалистические формы, чтобы подавить мысль человека.
Лев Николаевич осуждал религиозного реформатора Цзонхаву, превратившего идейный буддизм в обрядовый и формальный ламаизм, и высоко ценил учение Сакья-Муни, в котором главное место занимали моральные истины.
Интерес к буддизму и ламаизму, индуизму и синтоизму сохранялся у Толстого до конца жизни, и изучение этих религий несомненно повлияло на его мировоззрение. Неудивительно, что несколько десятилетий спустя вождь индусского движения за независимость Махатма Ганди назвал Льва Толстого своим учителем и даже назвал его именем первую гандистскую коммуну.