Комполка против немецкого барона

Иркутский военлет Булевич отказался принять у сбитого им врага часы, подаренные фюрером

В детстве он мечтал быть священником: обворожили его атмосфера свечей и расшитые золотом поповские одежды. Но вот над их городком пролетел самолет. "Это бог?" — спросил он старшего брата. "Нет, там человек", — ответил тот. С этого момента все в его жизни было подчинено единственной мечте — летать! А дальше как у всех: школа, аэроклуб, училище, академия. И к началу сороковых — военлет по нынешним нормам в звании майора. Назначение в Сибирь (добровольно), и сразу начальником Иркутского аэродрома. Когда Гитлер начал двигаться на восток, пришел негласный приказ: всем имеющим отношение к военной технике — тренироваться. Дядя Алеша не просто любил самолеты: он был человеком творческим. Изучая досконально возможности военной техники, он рассчитывал схемы воздушного боя и лично с подчиненными проверял их на деле. Он готовился сам и готовил других встретить врага.
Когда была объявлена война, в первую же ночь с аэродрома на р. Белой поднялся сибирский авиаполк, и этой армадой командовал Алексей Булевич: он подал рапорт добровольцем — и сразу в самое пекло войны.

Окончание. Начало в 48

Дядя Алеша

Алексей Булевич — средний брат отца — первым по- настоящему вступил в войну. К июню 1941 года он уже командовал эскадрильей. Писем дядька нам не писал. О его ратных делах мы узнавали из заметок газеты "Красная звезда" и "Известия". Их присылала нам его жена Татьяна. К концу 42-го он уже командовал полком.

Звезды на фюзеляже рисовать — пижонство

Но больше всего я узнала, какой геройский он был человек, случайно. Уже после войны, будучи студенткой ИГУ, я поехала к родственникам на Украину. Погостив у одних в Броварах под Киевом, собралась к дяде Алеше в город Славянск. С билетами было трудно, и дядя заказал мне билет через воинскую кассу в офицерский вагон (были такие). В купе ехали генерал с супругой и молоденьким адъютантом. Меня сразу стали расспрашивать, кто я, откуда и куда. И когда генерал услыхал, к кому я еду, то принялись меня обнимать, повторяя одно имя:

— Лешка, Лешка, ну надо же, к Лешке. Да знаешь ли ты, что он за человек? Он трижды герой ...

— Почему трижды? — недоумевала я.

— Да потому что трижды представляли — и отказ, мол, сын врага народа...

(В 1938 году дедушку арестовали: выступил на профсоюзном собрании и сказал, что вагранщикам на три месяца верхонок не хватает — прогорают. На второй день арестовали — недоволен советской властью. Умер дедушка на этапе от голода, где-то в районе Чуны; вместе с ним на этапе шел муж маминой сестры Натальи Т.Н.Барзяк, бывший буденновец. Земля еще не оттаяла, похоронили прямо на болоте, и тень деда долгие годы ходила за спинами мужчин нашего рода).

— А Лешке и генерала за это не дали. А был ас. Его любили и уважали не только в нашем полку. Летал на всех типах самолетов, брал на себя самые трудные и ответственные задания. Из боя без сбитых самолетов не выходил, а вот звездочки на фюзеляже не давал рисовать — считал пижонством. У него был визави — немецкий ас, барон. Грозился нашего комполка в плен взять. А Лешка сам его подкараулил. Буквально сел на него и до нашей территории довел. Ребята окружили его, что, мол, взял, выкусил? "Выкусил, — отвечает. — Признаю себя побежденным. Хочу часы Алеше подарить, мне их сам фюрер вручал". А наш комполка прошел мимо него как мимо пустого места. Надо было видеть лицо барона.

17 вылетов с ногой-культей

— Ты у него орден Суворова видела? — продолжал генерал.

— Нет.

— Увидишь. А его только за воинский талант дают. Тогда была разработана совместно с партизанами серьезная операция: они взорвали железнодорожный мост, а на узловой станции перед ним и на десятки километров перед станцией все было забито составами с горючим, живой силой и техникой. Нашему полку было приказано все это уничтожить. На поддержку дали истребителей, чтобы немецкая авиация не мешала нам работать. Дело сделали. Устроили ад. И налегке домой. А тут глядь — зажимают "тигры" наших. Ты знаешь, мы тогда в полку долго этот фокус обсуждали. Только наш комполка мог такое придумать, причем мгновенно — смелость, дерзость и риск. Одну эскадрилью на аэродром — за полной заправкой, остальным разворот и на бреющем полете на "тигров".

— И вы все это видели?

— Так я у него ведь ведомым был, был до самого ранения. Лешка, Лешка... При такой смелости и дерзости сбит за всю войну был один раз, и то по вине наших же: доставлял в партизанский тыл командира партизанского соединения. Операция проводилась тайно — сел, высадил, взлетел. А наша развязка дала неточные координаты зениток на линии фронта — на них-то он и напоролся.

Прыгал с малой высоты и раздробил ступню левой ноги. Трое суток полз по нейтральной полосе, сам обезвреживал мины под огнем своих и немецких обстрелов. Нога распухла, унт напитался кровью, и подтягивать ногу было очень трудно. Все три дня с одной плиткой шоколада. К концу третьего дня на него наткнулась наша разведгруппа. Три месяца по госпиталям. Ампутировать ногу не дал — трижды ломали кости, пытаясь получить хоть какое-то подобие ступни. В итоге — специальный ботинок и отставка.

Но не из таких был Алешка Булевич. Два месяца обивал пороги Наркомата обороны — и ведь добился! Учитывая его опыт и командирский талант, его назначили командиром полка молодых летчиков, которых надо было учить тактике и стратегии боя. 17 боевых вылетов он совершил с ногой-культей.

За бабу Мотю

Помню, спросила его однажды:

— Дядя Алеша, а ведь страшно в небе воевать?

Он сел напротив меня и очень выразительно сказал:

— Девочка, грош цена была бы нам, если бы трусили в бою. Мы были военными профессионалами. А страшно... Страшно было, когда выпускал молодых ребят в первый самостоятельный бой.

...В Харьков, где у меня была пересадка, мы приехали ночью. Несмотря на тусклый свет вокзальных фонарей и дождь, они сразу узнали друг друга, крепко обнялись, да так и простояли все время стоянки поезда. Наверное, они что-то говорили друг другу, два боевых товарища, которым на войне было страшно не за себя, а только за других.

И все-таки, будучи уже взрослой, я не удержалась и спросила дядю Алешу:

— Скажи, ну почему с тобой обращались так жестко: и с наградами несправедливость, и повышение в звании тормозили... Обидно? Ведь Сталин лично заявил, что сын за отца не ответчик.

Дядя не медлил с ответом — он знал его всю жизнь:

— Видишь ли, мы с Митей (моим отцом) не подходили под категорию таких сыновей.

— ???

— Мы не отреклись от отца. Мы знали, что никакой он не враг. Уважаемый рабочий, в прошлом участник Цусимских событий, георгиевский кавалер... Словом, настоящий патриот. И нас такими воспитывал. И от такого отца отречься? Мы с Митей не подписали отречения. Нам дали время подумать, ведь мы оба были коммунисты. И что парадоксально: от лесоповала нас с братом спасла война. Я с первых дней был в гуще боевых событий, а Митя ушел добровольцем на фронт, как и Сергей. Ты говоришь, обидно? Нет. Я прекрасно понимал, что это плата за то, что не стал предателем...

Мы воевали не за Сталина и не за награды... За вас, за Родину... За бабу Мотю (тут веки его дрогнули, а глаза покраснели: баба Мотя, Матрена Савельевна, мать, все годы немецкой оккупации вместе с дочерьми Шурой и Леной жили, как говорили там, под немцами. У них было прикрытие — люди помнили, как на следующий день после ареста деда пришли энкавэдэшники и выкинули прямо на улицу с вещами и двумя маленькими детьми семью "врага народа". И слыли они пострадавшими от советской власти. Но националисты не раз подступали к бабушке: "Где твои сыновья?" "Там же, где и муж", — со вздохом отвечала баба Мотя).

— Ты знаешь, на войне у каждого был личный счет к фашистам.

О своих родных, воевавших в годы Великой Отечественной, вспоминает иркутянка Людмила Дмитриевна Макаревич // подпись

Фото из архива Людмилы Дмитриевны Макаревич