«Здравствуй, мама, я вернулся. Я – живой?»

Возвращение бойцов СВО в мирную жизнь, их социализация станет большой проблемой для общества, считает Семён Гальперин – реабилитолог, невролог, член правления Международной общественной организации «Справедливая помощь Доктора Лизы», президент межрегиональной общественной организации «Лига защиты врачей». 

Медицинский диагноз и социальное явление в данном случае взаимосвязаны, но в стране нет единой программы помощи бывшим фронтовикам. Отечественная система здравоохранения, полагает эксперт, не рассчитана на такие проблемы, в мирное время над этим вообще мало кто работает. Поэтому специалистов, знакомых с «афганским синдромом», у нас единицы. К тому же приватизация здравоохранения превратила медицину в бизнес. Здравоохранение деградирует, последний федеральный бюджет принят с сокращением расходов на социальную сферу приблизительно в 25%.

Речь – о посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР), с которым приходится сталкиваться ветеранам всех военных конфликтов, членам их семей и окружающим.

Николай Бондаренко: Семён Николаевич, хотел поговорить с Вами об очень серьёзной нарастающей проблеме: а готова ли Россия к окончанию СВО, причём в контексте возвращения военнослужащих и связанных с этими событиями и с этим процессом вопросов. Какое Ваше мнение?

Семён Гальперин: Оценить готовность страны целиком, системы здравоохранения мне сложно. На сегодняшний день мы знаем, что возникли реальные проблемы с оказанием помощи. Но мы уже знаем, во всяком случае, как им нужно помогать. И чем дальше, тем больше вопросы решаются, и я думаю, что к окончанию СВО мы будем чётко понимать, сколько людей необходимо обеспечить помощью, какая это будет помощь, и, в общем, в любом случае мы справимся.

– Были ранее вполне официальные заявления высокопоставленных лиц об опыте предыдущих конфликтов, где, по мнению разных чинов, от 15 до 20% военнослужащих, которые возвращались, имели хронические посттравматические стрессовые расстройства и синдромы. Да и «Афганский синдром» в принципе стал, наверное, не столько каким-то медицинским диагнозом, или как это правильно формулировать?

– Изначально называлось «Вьетнамский синдром» в Америке. Та же самая проблема была: система здравоохранения не рассчитана на такие проблемы, и в мирное время над этим практически мало кто работает. Поэтому людей, знакомых с военными постстрессовыми синдромами, может быть практически единицы, или их, может быть, вообще нет. Так просто использовать предыдущий опыт, наверно, сложно, поэтому каждый раз мы учимся заново и заново понимаем, какая проблема перед нами стоит.

– Мы говорим о состоянии здравоохранения, вот Вы очень правильно сказали, что в гражданское время оно не может быть готово к таким событиям, поэтому всё это такой, наверное, во многом вынужденный, где-то даже стихийный процесс. Но видим то, что делается со стороны правительства со  здравоохранением сейчас, не в контексте конфликтов, и оно в принципе деградирует.  Последний бюджет принят с сокращением расходов на социальную сферу приблизительно в 25%, на четверть сократили, то есть для гражданской мирной жизни система здравоохранения, скажем так, становится более уязвимой и не готовой и в контексте отсутствия специалистов. Ведь на эти маленькие зарплаты молодёжь не очень охотно идёт, уходят в частные клиники, а то и уезжают за рубеж. Такая же тема с состоянием фондов, мы видим больницы, поликлиники, Минздрав, что это всё-таки наследие Советского Союза по большей части, которое тоже не бесконечно.

– Проблема в системе здравоохранения у нас началась с так называемой реформой, которая началась с 2010–2012 года, вот тогда пошла реорганизация, пошло сокращение системы здравоохранения, оптимизация. Фактически можно честно признать, что это была приватизация системы здравоохранения. Когда делить стало нечего, закрывали государственные клиники, образовывали на их месте частные клиники. То есть фактически это во многом было противозаконно, потому что у нас юридически в России запрещена приватизация социальной сферы, но под видом вот такой оптимизации это всё равно производилось. Мы понимаем, что передавались эти фонды в частные руки.  Я вам скажу, это не получилось, мы получили большие проблемы.  На сегодняшний день доступность здравоохранения очень некачественная в результате.

То, что мы получили, – мы не смогли создать страховую медицину, хоть мы и называем её страховой. Эта система обязательного медицинского страхования фактически не является страховой, потому что страховые компании не несут ответственность ни за качество, ни за уровень оплаты медицинской помощи. Да, они являются какими-то вообще не страховыми, а посредническими организациями, причём достаточно так непонятно: между государственным фондом ОМС и государственными же клиниками существует частный посредник в виде этой страховой компании. Фактически до сих пор этот вопрос ещё не решён. У нас нет реального представления, как дальше будет развиваться система здравоохранения, чего мы хотим получить в результате, какую систему.

Да, мы не определились. Застряли на этом промежуточном этапе реформы, и Минздрав оценивает по-своему, он, конечно, больше радуется результатам. Население меньше им радуется, потому что понимает, что доступность очень ограниченная. Медработники голосуют ногами, уходят из системы здравоохранения.

Президентский указ 2012 года «Об уровне зарплат медицинских работников», да где там, майские эти указы, которые должны были обеспечить врачам двойную среднюю заработную плату по региону, средним медработникам – одинарную, вот за них же все отчитались за выполнение. Но если посмотреть реально, ведь нигде это не действует, посмотрите.

Я недавно смотрел на HeadHunter и сравнивал зарплаты. Получается, что врач в Москве зарабатывает половину зарплаты курьера. Представляете, что это означает? Это показывает, как государство относится к своему населению, к его здоровью. То есть мы достойны только дешёвой медицины.Там везде идут обещания, но мы же понимаем, что реально. А реально людей выдавливают в частную систему здравоохранения, которая, конечно, не может обеспечить всем равную медицинскую помощь.

Кстати, по мировым критериям ВОЗ, сейчас к ВОЗ тоже много вопросов, но всё-таки мы жили по каким-то их критериям, так вот, одна из оценок качества медицинской помощи – её доступность и равномерность распределения. Медицина всегда была социальной сферой, доступность которой не должна зависеть от социального положения, от имущественного положения, она должна уравнивать всё-таки людей в их общих и первичных правах. Мы не справляемся на сегодняшний день в этом, потому что знаем, что доступность сегодня неравная.

Какие-то подвижки есть. Есть президентский указ «О создании системы помощи людям без места жительства, без документов», сейчас идёт активная работа над этим. Минздрав должен получить документы, распоряжение о том, чтобы выполнять эту работу, у нас это большая проблема и она переложена сейчас на общественные организации.  Давайте вспомним, что ещё какое-то время назад, например, бездомным не была доступна даже экстренная медицинская помощь. Потом вышло распоряжение, и она стала доступна, скорая помощь теперь их забирает. Сейчас вопрос идёт по плановой медицинской помощи людям без денег и документов. Этот вопрос на решении.

Я говорю об этом, потому что среди людей без денег и документов, среди бездомных появляются люди, вернувшиеся с СВО. Мы знаем, что туда пошли люди, которые пришли из мест заключения, у них уже были проблемы, и они пытались их там решить. Сейчас они начинают возвращаться, и эта проблема обязательно встанет перед нами.

– Говорить о том, что оптимизация, которая, как Вы сказали, на словах признана ошибкой, но никто за это почему-то не ответил, осталась в прошлом, на мой взгляд, неаргументированно. Почему? Потому что этот процесс идёт, и на сегодня эта реформа не остановилась.

Видим, как сокращаются издержки, а за ними уничтожаются сами учреждения. Мы за 30 лет по статистике каждое второе медицинское учреждение разрушили. Не мы, конечно, а курс, который проводится в стране. Отсюда возникает вопрос, который мы обсуждали, что в условиях, скажем так, наших гражданских будней эта система теряет свою эффективность. Да ещё с учётом людей, у которых есть некие хронические стрессовые, посттравматические синдромы, так она вообще не готова же, или я что-то упускаю?

–  Конечно, в условиях стресса проблем становится больше, действительно. Но есть направления, которые сегодня пытается государство закрыть. На это выделяются разные средства, разные. На сегодняшний день действительно проблема сброшена на общественные организации, на благотворительные организации, но государство помогает им. Помогает финансово, помогает с организацией. Вообще в мире это принято в любой развитой стране. Посмотрите, там есть и общественные организации, и благотворительные фонды, которые помогают людям, для которых не закрыта система на государственном уровне.

– Вопрос благотворительности может существовать только в одном случае, если система не справляется. То есть говорить о том, что государство помогает благотворительным организациям, понимая, что они всем помочь не могут, они же не могут подменить систему здравоохранения страны.

– Я хочу объяснить. Это этап в развитии системы здравоохранения. Благотворительная организация или какие-то другие общественные организации, они обращают внимание на проблему. Государство в данный момент закрывает вот эту дыру через них, а потом решает этот вопрос уже на государственном уровне, потому что мгновенно решить на государственном уровне большую проблему невозможно.

Скажем, образовать в системе Минздрава большое количество клиник, которые будут закрывать эту проблему. Это проблема не одного дня. Временно это действительно берёт на себя гражданское общество, общественные организации, но с помощью государства. Государство получает заявку на решение проблемы, и тогда это юридическим путём начинает решаться.

В Думе сейчас обсуждаются проблемы дефицита медицинских кадров, там разные вопросы возникают, вплоть до того, чтобы обязать медработников после обучения отрабатывать где-то, ещё что-то. Это разные попытки.

– Суть проблем они не решают.

– Не решают.

Продолжение следует