Военное детство в центре Иркутска

Правнучка писателя Ершова вспоминает о черных воронках, старинном склепе и госпитале в школе
Текст: Дина Оккерт , Фото: из архива семьи Ранских и Музея истории города Иркутска , СМ Номер один , № 4 от 6 февраля 2020 года , #Жизнь
У мемориала знаменному прадеду в Тобольске в 2015 году.
У мемориала знаменному прадеду в Тобольске в 2015 году.

Зея с мамой, папой и братом Владимиром. 1937 год.
Зея с мамой, папой и братом Владимиром. 1937 год.

Улыбчивая и обаятельная, с приятной речью и потрясающей памятью — Зее Ранской 88 лет, она живет в Калифорнии. Правнучка писателя Петра Ершова, автора знаменитого «Конька-Горбунка», в прошлом — школьная учительница истории, она переехала в США 13 лет назад, однако по-прежнему считает себя иркутянкой. Ее детство выпало на военную пору, она выросла почти в самом центре Иркутска.

Связались через скайп

Старинные парты с откидными столешницами, раритетные чернильницы и перьевые ручки… На прошлой неделе в рамках форума образования Музей истории Иркутска организовал необычную интерактивную выставку. В фойе одной из гимназий сотрудники музея воссоздали школьный класс начала 40-х и палату госпиталя, размещенного в школе. И — о сила интернета! — на другом конце света, в городе Сан-Франциско, о выставке прочла Зея Ранская, иркутянка, правнучка известного писателя, проживающая с середины двухтысячных в США. Тема ее тронула. По скайпу мы связались с Зеей Ивановной и побеседовали об Иркутске начала 40-х. О городе с дощатыми тротуарами и ветвистыми тополями, о школьных буднях военных лет, об угрозе налета японской армии.

— Город в те годы был очень зеленым, почти вдоль каждой улицы росли тополя — высокие, раскидистые, — вспоминает Зея Ивановна. — Карла Маркса и Ленина были вымощены камнем, и когда по ним шли лошади, раздавался звонкий цокот.

Отца Зеи Ранской Ивана Трофимовича, партийного работника, перевели в Иркутск из Хабаровска в 1934 году. В Сибирь он переехал вместе с семьей — супругой Еленой Александровной, учительницей русского языка и литературы (позже и немецкого языка), внучкой знаменитого Петра Ершова, и детьми — двухлетней дочкой и шестилетним сыном Владимиром. В Иркутске семье дали квартиру в двухэтажном деревянном доме, который стоял в ограде бывшей духовной семинарии. После революции в этом здании располагалась общеобразовательная школа № 2, а с началом войны — школа фабрично-заводского обучения. Сейчас в здании находится областной институт развития образования.

На осадном положении

В 1941 г. Зее Ранской было девять лет. Рассказывая о том времени, она вспоминает:

— Какое-то время Иркутск был на осадном положении. Власти опасались налета японцев. В темное время суток в домах запрещалось зажигать свет. Люди завешивали окна плотными черными шторами, крест-накрест наклеивали на стекла бумажные полоски. Это делали для того, чтобы в случае взрывной волны окошки не разлетелись на мелкие осколки. За исполнением указа о затемнении в Иркутске следили специальные бригады. Городу ночью полагалось быть темным. И даже отблеск свечей за черными шторами был недопустим.

Угроза нападения японцев воспринималась серьезно. В городе говорили, что миллионная Квантунская армия наготове. Из-за этого в 1941 году на месте, где стояла некогда Успенская церковь (ныне — площадь Декабристов), рабочие принялись рыть окопы. Зея Ивановна вспоминает, как однажды, разрывая землю, копатели наткнулись на склеп священнослужителя.

— Мы, ребятишки, крутились рядом и стали свидетелями невероятной картины. В гробу покоился священник с удлиненным лицом, острой бородкой. Он выглядел как живой. Рядом лежали книга в золотом чехле, большой церковный крест и икона в золотой оправе. И еще много маленьких иконок, которые мы, не теряя случая, тут же расхватали. Один из рабочих схватил священника за бороду, и она тут же рассыпалась. Бабушки из толпы стали громко голосить, креститься. Вскоре приехала милиция и всех разогнала. После в газете написали, что все найденное было отдано в фонд обороны. Иконки, которые мне достались, я принесла домой и спрятала под навес. Позже о них забыла, что ними стало — не знаю.

Вместо тетрадки — сборник Фета

В школе № 9 на улице Кузнецкой Зея успела проучиться лишь год. Далее — война, больничные палаты в классах.

— Здание отдали под госпиталь, а ребята постарше стали заниматься в двухэтажном старом строении на углу улиц Ямской и Декабрьских Событий. Я же первые пару недель училась в школе, которая располагалась в переулке Волконского, прямо в Преображенской церкви. Помню, что парт там не было, стояли простые столы. И все мы занимались в большом, просторном зале. После мама перевела меня на Красноказачью, в начальную школу № 31. Там мы учились в три смены, все школы в годы войны были переполненные. Окончив начальные классы, я перешла в школу № 4, которая располагалась в районе остановки «Депутатская». Сейчас в этом здании работает коррекционная речевая школа.

В годы войны, вспоминает Зея Ивановна, дети одевались кто во что мог — единой школьной формы не было. На занятия ходили с небольшими портфельчиками, к ручкам которых были привязаны мешочки с чернильницами.

— Со школьными принадлежностями перебоев не было, а вот с бумагой порой случались. Помню, у меня был сборник Фета, и он отлично подходил для решения задачек. Потому что стихи у Фета короткие, свободного места на страничках много.

К слову, в школе, несмотря на военные тяготы, детей ежедневно кормили — давали чай и пончик с ливером. А в Новый год даже дарили подарок — небольшой мешочек, в котором лежали мандарин и медовые прянички.

— Для нас, детей войны, это действительно было подарком!

Авто НКВД

В годы войны мама Зеи Елена Александровна вместе с мальчишками-учениками ездила за черемшой, за лекарственными травами. Дочку часто брала с собой. Травы после сушили, отправляли на фронт, относили в госпиталь; черемшу — в одну из иркутских столовых.

— За лекарственными травами мы ходили пешком, а за черемшой ездили на электричке вместе с подшефной столовой. Кажется, куда-то в сторону Слюдянки. С палатками, котелками, нехитрым провиантом. В тайге жили дней по семь, черемшу повара засаливали в больших круглых баках. Помню, нам доставалось, нас заедали комары, мы ходили по болотистым, топким местам. Часто снимали с себя таежных клещей, но относились к этому абсолютно спокойно, энцефалита не боялись, — вспоминает Зея Ивановна. — Отлично помню суп, который нам готовили в тайге. Вкусный, ароматный! Из вермишели, морковки и сухого яичного порошка. Тогда, в те голодные годы, суп казался просто волшебным!

Рассказывая о старом Иркутске, Зея Ивановна отмечает — до войны и во время войны легковых автомашин в городе почти не было, разве что печально знаменитые черные воронки — авто НКВД. Взрослым «эмки» внушали страх, ну а ребятишкам — восторг, ведь машины были в диковинку.

— Стоило автомашине заехать во двор, как мы тут же ее окружали, смотрелись в полированные бока и, любуясь на искаженное отражение, хохотали и дурачились. А в это время в воронок сопровождали человека, которого, как правило, увозили навсегда. Но мы были маленькими, мы не понимали. Так на моих глазах воронок забрал нескольких мужчин-учителей из числа соседей. Но в особенности запомнилось, как в «эмку» волокли Самуила Давыдовича — хромого учителя физики с костылями. Я хорошо его знала, папа часто играл с ним в шахматы.

«Ложечку, еще одну ложечку»

Ребята из школы № 4, в которой училась Зея Ранская, шефствовали над госпиталем, размещенным в 9-й школе. На дворе стоял 1943 год, Зее было 11.

— Мы рассказывали раненым стихи, ставили концерты. Иногда под диктовку писали письма домой. Иногда, напротив, читали письма из дома. Или из-за того, что раненый был слаб, или из-за того, что у него не было рук. В госпитале мы, ребятишки, видели разное, — вспоминает иркутянка. — Еще мы шили для бойцов кисеты и мешочки для махорки. Шили из тряпочек, из старых вещей, из кусочков ненужной материи.

Классы, приспособленные под палаты, были просторными и светлыми, с большими окнами и высокими потолками. В каждой комнате, по словам Зеи Ивановны, стояло не меньше 20 панцирных кроватей. Хирургические операционные были и на первом этаже, и на втором. Из общего количества палат три были женскими.

— Иногда медсестры не успевали, и нам доверяли кормить солдат. Нам было в радость, мы приговаривали: «Ложечку, еще одну ложечку». В основном в госпитале работали женщины — хирурги, врачи, сестрички. На первом этаже располагалась столовая, оттуда разносили еду по палатам. К нам, ребятишкам, относились с заботой и теплотой. Нет-нет да чем-нибудь угостят — чаем, краюшкой хлеба. Смертность в госпитале была высокая. Уже потом, став старше, я это поняла. Некоторые бойцы находились в очень тяжелом состоянии, лежали в забытье, в бреду. Мы к ним не подходили, боялись.

Обеспечение, по воспоминаниям, было достойным. Раненых кормили супами и кашами, бойцы ходили в одинаковых коротких халатах, в добротных тапочках.

— Кровати были застелены одеялами, приличным постельным бельем. Бойцы, которые чувствовали себя хорошо, выходили во двор — стояли разговаривали, курили махорку. Беседуя с нами, они нередко вспоминали своих ребятишек. Помню, как мне говорили: «А ведь и у меня такая же девочка растет. Светленькая, славная. Где она сейчас, что с ней — не знаю».

Вспоминая Иркутск военной поры, Зея Ивановна отмечает:

— Несмотря на тяготы, люди были добры и отзывчивы. В роще, которая принадлежала некогда духовной семинарии, мы сажали картошку. И никто на урожай не посягал, никто чужое не выкапывал. Ни воровства, ни обмана мы не опасались.

В годы войны в Иркутске размещалось 28 госпиталей. Один из них  — в стенах школы № 9.
В годы войны в Иркутске размещалось 28 госпиталей. Один из них — в стенах школы № 9.