Мой верный друг, прощай!

Умер Борис Ротенфельд. Ушел от нас хороший человек и замечательный журналист. Журналист школы, когда важны были точность факта, чувство слова и мысль. Всем этим Борис обладал в полной мере. Такие, как он, делали погоду в газете, и не только в своей родной "Молодежке". Около него толпились студенты, училась молодежь. В той среде не висели в воздухе, как нынче, слова "сенсация", "скандал". Из командировки привозили очерки об интересных людях, новых героях. Герои очерков становились друзьями автора. Это, пожалуй, было высшей оценкой работы журналиста.

Ныне подзабытое слово БАМ. Только недавно спохватились, что дорога-то, оказывается, стране нужна. Так вот, Борис и Олег Харитонов пешком прошли не раз будущий БАМ по снегам и топям. Их там знали и любили. Они сделали художественную летопись БАМа. Из их очерков сложились книги, по которым можно изучать эпоху.

Критика, конечно, была, и немалая. Ломала часто планы обкомовских бонз. Ротенфельда в партийных кругах ненавидели, но поделать с ним ничего не могли: он был безукоризненно честен и точен.

О, как нужен он был бы сейчас, когда читатель уже отравился скандалами и альковными тайнами! Публике бы увидеть, услышать, прочитать о тех, кто делает настоящую жизнь, о хороших людях. Их ведь больше, чем воров и бандитов, как нам пытается показать нынешняя журналистика. Как востребован Борис был бы сейчас! Но он ушел, и с этим ничего не поделаешь. Журналистика обеднела, а мы, его друзья, осиротели.

Я его знаю без малого пятьдесят лет. Чуткий, деликатный, не даст в обиду. Насколько беднее была бы моя жизнь без него. Не будь его, я бы тоже не верила, что может быть настоящая дружба между мужчиной и женщиной.

В редакцию молодежной газеты я пришла раньше его, была заведующей отделом. Там всегда толпился народ, и Борис захаживал. Он только что уволился из усольской районки. Я обратила на него внимание после одного пустякового случая. Кто-то из ребят попросил денег взаймы. Дело обычное, как обычно и то, что денег ни у кого не оказалось. Борис пошарил в карманах, вынул два рубля. Вот, говорит, возьми один, другой мне на обед. Эта мелочь сказала о многом.

С того и началась наша дружба. Не во всем были согласны друг с другом, порой ругались отчаянно. А после вместе шли обедать. Он не просто помогал как друг, что, в общем-то, дело обыкновенное. Он дважды спас меня в роковых обстоятельствах.

Газеты жили как под дамокловым мечом областного комитета (обкома). Нашу "Молодежку" особенно в обкоме ненавидели. Мы не по указке обкома жили. Секретарь по идеологии утро начинал с ее просмотра. В главном поймать не могли, но за пустяки цеплялись. Немало голов слетело. Моя сотрудница в одном лишь абзаце высказала "вредную" мысль, что большая общественная работа активистов мешает учебе. Нынче непонятно, как к этому можно придраться. Но собралось бюро обкома комсомола, человек пятьдесят, вызвали меня. И после разгромных речей постановили уволить за искажение политики партии. Увольнения такого рода не были редкостью. Много хороших людей покинуло таким образом "Молодежку". Но я устояла. Без помощи Бориса мне бы это не удалось. Две недели я продолжала ходить в редакцию. Полдня разбирала бумаги, после мы шли обедать, в кино, в парк, просто гуляли. Он не оставлял меня все эти дни, когда многие близкие люди избегали со мной встречаться. Мы написали письмо в журнал "Журналист", его редактировал Егор Яковлев, защитивший многих журналистов. Увез письмо в Москву Валентин Распутин. По почте бы не дошло. Борис нашел юриста, который помог написать заявление в суд. Ведь увольнение было незаконным. По звонку из Москвы обком вынужден был создать комиссию, и после долгих разговоров и вызовов в разные кабинеты меня в редакции восстановили.

И еще. Группа журналистов наших, иркутских, работала в Узбекистане, в Зарафшане - городе, возникшем в самом центре пустыни. Мы открыли там газету, но вскоре поняли, что оставаться там нельзя. Постепенно иркутяне возвращались на родину, я осталась редактировать газету. Утром улетел редактор, в обед запил ответственный секретарь. Я от огорчения заболела. Звоню в Иркутск Борису: "Приезжай!" - "Не могу, книга идет". Книга идет - значит, всякий день бывать в издательстве. Но подумал минуту: "Ладно, вылетаю". В этот самый тяжкий месяц моего редакторства он спас меня и газету.

С ним и семья моя подружилась. Его узнали и полюбили в золотом Зарафшане. Более близкого и верного друга у меня не было.