Выживет ли охотник в тайге?

Охотничий промысел в Сибири может прекратиться

Владимир Булыгин, начальник отдела охотничьего надзора по Иркутской области управления Россельхознадзора по Иркутской области и Усть-Ордынскому Бурятскому автономному округу, уверен, что охотничий промысел спасут только срочные радикальные, хирургические меры.

— Владимир Владимирович, даже со стороны создается впечатление, что охота, которой издревле жили сибиряки, приходит в упадок: промысловика никто не поддерживает, задача одна — скупить у него шкурки за бесценок, не дав ничего взамен.

— Вы правы. Охотничье хозяйство фактически прекратило свое существование как отрасль в том виде, в каком оно пребывало до приватизации, при плановом хозяйстве. Тогда оно развивалось в трех организационно-правовых формах — это любительские общества охотников, которые остались и сейчас, а также госпромхозы и коопзверопромхозы, которые на сегодня уничтожены. Они превратились в хозяйства разных форм собственности — закрытые, открытые акционерные общества, общества с ограниченной ответственностью и так далее. То, что создалось, — это рыночные формы, по закону они имеют право существовать. Но фактически стало складываться положение, от которого страдают все, кто участвует в отрасли. Государство недополучает налоги в бюджеты; охотпользователи (иначе говоря — все эти общества) страдают от того, что охотникам невыгодно сдавать все добытое и часть они утаивают.

Но больше всех страдают сами охотники — охотпользователи заключают с ними договоры на сезон и устанавливают для них кабальные условия: ты обязан сдать столько-то по такой-то цене, никого с собой не брать и пятое, и десятое, а я только предоставляю тебе право охотиться. Если ты какое-то обязательство нарушил, я лишаю тебя этого права. Не нравится — уходи. Потому что государство эти угодья доверило мне, я получил на конкурсе долгосрочную лицензию, теперь от имени государства здесь командую. И все.

И никто не знает, придет охотник в тайгу на следующий сезон или нет. Ему устанавливают низкую приемную цену, и деваться охотнику некуда — по договору он должен сдать добычу тому, кто дал участок. Отсюда и черный рынок: по низкой цене сдавать невыгодно, и он заготовит столько, сколько нужно, чтобы рассчитаться по договору, но... еще столько, чтобы прожить, прокормить семью — для черного рынка. То есть фактически он вынужден добывать больше, чем разрешено, и нарушает лимит. При этом охотпользователю он сдаст соболя похуже, а хорошего куда? Перекупщику. В самом выгодном положении оказались перекупщики, которые заполонили всю тайгу. Мечутся по тайге, скупают что получше, дают цену повыше, чем те, кто действует от имени государства, но все равно ему выгодно...

— Это криминал?

— Фактически да, но он нигде не проявляется, никто никого за руку не поймал. Нет законов, которые это запрещают. Больше здесь рискует охотник — если его поймают, он будет наказан за перепромысел; кроме того, охотпользователь его просто выгонит с угодий. А сам охотпользователь теряет хороших соболей и не может на аукционе конкурировать с перекупщиком. Вот и выходит: проиграли все, в том числе и государство, а выиграл перекупщик.

— И какой выход?

— Я анализирую, какая же форма имеет перспективы на выживание, чтобы соблюсти интересы и охотников, и охотпользователя, и государства. Объединение, создание производственных кооперативов. Тогда все, кто в них войдет, будут заинтересованы в прибыли. Такой опыт есть в Усть-Илимске. Это, на мой взгляд, одна из наиболее перспективных форм. Они сами участники производственного процесса и хозяева своего производства, имеют лицензию, ищут, кому сдать пушнину по выгодной цене. Тогда никто не будет обманут — ни охотники, ни государство.

— Ладно, создадим кооперативы. Но ведь и они не смогут заменить прежних коопзверопромхозов, которые снабжали промысловиков оружием, боеприпасами, продуктами, необходимыми стройматериалами, помогали забрасываться на угодья... Сейчас этого ничего нет.

— Совершенно верно. Раньше коопзверопромхоз имел обязательства перед охотниками, они были его штатными работниками (они и сейчас штатные, но на договорах). Их отправляли к месту охоты на вертолетах или лошадях, обязательно снабжали продуктами, боеприпасами, оружием. Охотники были зажиточными людьми. Сегодня промысловики не выживают. Они бросают это занятие — а оно традиционно для северных территорий. Молодежь уезжает. Кто не может уехать, тот не способен и охотиться, способен только пьянствовать. Старики доживают свой век. Наступает время, когда охотиться будет просто некому. Промысел гибнет.

Как это остановить? Надо создать систему государственных мер, противостоящих "бизнесу", который наносит ущерб государству. Надо создать систему правовых актов, защищающих охотника и ставящих заслон перекупщику. В государстве нет закона, который регулировал бы отношения в охотничьем деле. Уже пятнадцатый год пишется закон об охоте и охотничьем хозяйстве в Российской Федерации. Одиннадцать лет назад был принят закон о животном мире, но это закон не об охотничьих видах животных, а обо всей фауне. Специального закона нет. Лоббирующие группировки не могут договориться, даже в повестку заседания Государственной думы его включить не могут. Нужны новые правила игры, с учетом сегодняшних реалий.

— Можно сказать, что охотничье хозяйство сегодня уже разрушено, причем и экономически, и юридически...

— Как отрасль хозяйства — да. Хотя промысел продолжается. Идет стагнация. Тело еще живое, но оно уже неработоспособно. Самое страшное — исчезает людской ресурс. Если коренные жители из той же Катанги уедут — попробуй потом завезти туда новых. Душа-то болит! Надзирать за процессом гибели древнего занятия сибиряков и не мешать ему погибать — это невозможно! Не будет людей, которые имеют интерес, навык в охоте, — не будет ничего.