16-летняя девочка предпочла рельсы походу к гинекологу

Взять справку о невинности ее заставляла родная мать

На редкость теплая, сухая погода стояла в Тайшете осенью 1959 года. В один из таких солнечных октябрьских дней незадолго до обеденного перерыва в кабинет следователя Иркутской транспортной прокуратуры Петра Фокина, откомандированного распутывать пару уголовных дел о хищениях из подвижного состава, влетел взъерошенный начальник местного линейного пункта милиции Сергей Иванович Одиноков:
— Сергеич, труп на входных стрелках в западной горловине. Товарняк девчонку переехал. Поезд отправлять надо, а протокол осмотра места происшествия толково составить некому. Может, выручишь?
Через пять минут Фокин с Одиноковым стояли на насыпи у полувагона, под колесами которого лежало разрезанное многотонной махиной девичье тело. "Какая красивая", — совсем невпопад подумалось Фокину.

Тело на рельсах

— Что со мной теперь будет? — машинист с белым как мел лицом безуспешно пытался унять устроившие сумасшедшую пляску губы. — Я же все сделал по инструкции. Спокойнехонько шла девчонка навстречу по тропинке, а перед самым поездом ни с того ни с сего улеглась на рельсы. Я, понятное дело, сразу по тормозам. Да какое там...

Следователь велел Одинокову увести и успокоить машиниста, а сам взялся за описание места происшествия. Петр Сергеевич уже заканчивал протокол, когда за спиной послышались отчаянные крики. Фокин обернулся: прямо на него с пригорка со всех ног летела стайка девчат. Увидев тело на рельсах, девушки разноголосо завыли:

— Это Клава Красникова. Наша одноклассница. Мы вместе работаем... работали на слюдяной фабрике.

Следователь взял у девчонок адрес родителей погибшей, записал также фамилии и адреса самих девушек и попросил их разойтись, предупредив, что попозже с каждой ему необходимо поговорить поподробнее о Клавдии Красниковой.

"Она говорила, что скоро умрет"

К Красниковым Петр Сергеевич решил пока не ходить — там сегодня не до него. Для начала можно ограничиться и опросом фабричных подружек Клавы.

— Какая Клава была? Добрая, отзывчивая. Не задавака, хоть и красивая, — чуть не с первого класса мальчишки ходили за ней табуном. Нет, ни на что вроде не жаловалась ни раньше, ни в последнее время. Вы лучше Галю Чердынцеву спросите, это она нам сказала, что надо бежать к железке Клавку спасать.

Галя Чердынцева, высокая синеглазая девушка со смоляной косой, с порога молча протянула Фокину клочок тетрадного листка. Следователь быстро пробежал глазами написанные ровным ученическим почерком строчки: "Галка! Когда ты прочтешь эту записку, меня уже не будет в живых. Передай привет Мише. Пусть он меня простит. И ты тоже. Хочу, чтобы меня похоронили с цветами и оркестром. Прощай. Твоя подруга Клава".

Петр Сергеевич вскинул голову:

— Кто такой Миша?

— Мой старший брат. Они с Клавой дружили.

— Где он сейчас?

— В армии. Месяца не прошло, как его призвали. А три дня назад он проезжал через Тайшет на целину. Эшелон долго стоял на станции, Пашка успел заскочить домой и тут же убежал к Красниковым. Мы по соседству живем.

— Они не поссорились в тот раз?

— Что вы, мы с ней вместе Мишку до станции провожали! Клавка такая счастливая была!

— Так почему же она, безумно счастливая, спустя три дня покончила с собой?

— Не знаю. Она и раньше говорила, что скоро умрет. А назавтра после Мишкиного отъезда пришла на работу смурная, ревела без конца. Я ее старалась растормошить. Но из нее, если упрется, слова не вытянешь.

— Как эта записка попала к вам?

— Голубева Ленка, она тоже с нами работает, принесла. Клава велела, чтобы она отдала мне записку ровно в одиннадцать. Ленка так и сделала. Дура... Принесла бы минут на пятнадцать раньше — Клава бы осталась жива...

— А почему вы побежали именно к стрелкам? — уточнил Петр Сергеевич.

— Так Клава часто говорила, что там умереть проще всего.

Действительно, при въезде в Тайшет с запада поезда, выходя из крутого поворота (теперь этот участок железной дороги спрямили. — H.Б.), вынуждены были резко притормаживать, а то и вовсе замирали на семафоре. Медленно ползущий поезд действует на психику идущего навстречу ему человека не так угнетающе, как летящий на всех парах. Видимо, поэтому Клаве Красниковой и казалось, что на стрелках умереть проще...

Лена Голубева тоже не смогла пролить свет на причины самоубийства Красниковой. В день гибели нарядно одетая Клава на минутку забежала к собиравшейся на работу подруге, сунула записку, сказав, что ей срочно надо в больницу, и ушла.

"Это я, родная мать, ее убила!"

Навестить родителей Клавы Петр Сергеевич решился лишь через два дня после похорон (хоронили Клаву в полном соответствии с ее последней просьбой — всю дорогу до кладбища не умолкали траурные мелодии, могилу усыпали охапками цветов).

Елизавета Красникова, покачиваясь на табурете, беззвучно плакала, забывая вытирать катящиеся по щекам слезы и заправлять выбившиеся из-под черной косынки седые пряди. Никто не узнал бы сейчас в этой старухе прежнюю тридцатисемилетнюю красавицу Лизу. Друзья и родственники часто повторяли: вы, Лизавета, с Клавушкой ровно сестренки. Фокин чувствовал себя неуместным в гнетущей обстановке женского горя. Но работа есть работа. Петр Сергеевич прокашлялся, слегка удивившись своему осипшему голосу:

— Простите, Елизавета Викторовна, что потревожил вас в такую минуту. Но установить причину, толкнувшую вашу дочь на самоубийство, моя обязанность. Может вы знаете эту причину?

Услышав слово "самоубийство", Елизавета еще пуще залилась слезами. Лишь через час, когда Фокин уже было собирался уходить ни с чем, Елизавету Красникову прорвало:

— Это я, я во всем виновата! Я ее убила, я свою кровиночку в могилу свела!

— В чем же ваша вина, Елизавета Васильевна?

— В том, что злые наветы слушала, а после доченьку подозрениями терзала.

За черную зависть, увы, не сажают

...Как только ее Клавушка из кудрявого ангелочка стала превращаться в красивую девушку, вокруг которой кругами заходили кавалеры, в сердце Елизаветы Красниковой рядом с давно уже жившей там материнской гордостью поселилась тревога — не сбилась бы дочка с пути. Теперь, если Клава вечерами засиживалась у подружек, мать места себе найти не могла.

Однажды по околотку поползли разговоры, что, мол, Клавка-то Красникова так и стреляет глазками в парней, не принесла бы в подоле. Елизавета догадывалась, что эти сплетни распускает из зависти их соседка Надежда Ситцева. Ее-то Нюрку, Клавину ровесницу, с раннего детства дразнили Утконосом, какие уж тут ухажеры.

Но намеки и ухмылки за спиной опаляли душу, и Елизавета от греха подальше решила взять дочь в ежовые рукавицы. То в клуб на вечерний сеанс не пустит, то на школьный бал заставит надеть бесцветный и бесформенный балахон. Однажды Клава не вытерпела:

— Мамочка, почему ты так со мной?

— Я не хочу, чтобы мою дочь считали шлюхой! — отрезала Елизавета. И тут же осеклась. Но слово не воробей. Ночь напролет недавние "сестренки" проплакали каждая в своей постели. И такие ночи повторялись все чаще и чаще.

Елизавета понимала, что легкомысленность, приписываемая ее дочери злыми языками, абсолютная чушь, но ничего с собой поделать не могла. А за три дня до смерти Клавы "доброхоты" нашептали Елизавете и вовсе чудовищное: Клава-де беременна от Мишки Чердынцева! Беременна! В ее-то шестнадцать! Теперь от стыда хоть на улицу не выходи. Источником "сенсации" опять была зловредная Надька Ситцева.

Разговор матери с дочерью больше напоминал допрос. Елизавета требовала от Клавы чистосердечно признаться в грехопадении. Но девушка только отчаянно мотала головой, плакала и умоляла:

— Мамочка, ну почему ты веришь им, а не мне?

Немного успокоившись, Елизавета безапелляционно отрезала:

— Завтра же пойдешь к гинекологу. Возьмешь справку, что ты еще девушка.

— Нет, мамочка! Это так стыдно!

— Пойдешь как миленькая! Иначе сплетникам рты не заткнуть.

Ни назавтра, ни послезавтра Клава в поликлинику идти не решилась. На третий день мать поставила ультиматум: если Клава сегодня же не принесет проклятую справку, на порог ее Елизавета не пустит. Клава, не проронив ни словечка, ни слезинки, надела свои лучшие наряды и вышла за порог. У Елизаветы сжалось сердце: дочь не сказала привычного "пока, мамочка".

...При вскрытии никакой беременности у Вали Дерябиной не обнаружили. Последней допрашиваемой по делу о самоубийстве девушки была Надежда Ситцева, неопрятная костлявая желтолицая женщина. И опять ручьем текли слезы. Но следователя они только раздражали.

— Я ничего плохого не хотела, — причитала Ситцева.
— Увидела Клавку с Мишкой на вокзале, и мне показалось, что девчонка брюхатая.

Больше всего в тот момент Фокин жалел, что нет в Уголовном кодексе статьи, по которой он мог хотя бы на годик упрятать сидевшую напротив бабу с лошадиной мордой за решетку.

Имена и фамилии следователя и начальника линейного пункта милиции подлинные. Имена остальных действующих лиц изменены. Автор благодарит Петра Сергеевича Фокина за помощь в подготовке данной публикации.