Деревню под Иркутском заселили душевнобольные

Корреспондент "СМ Номер один" прошел весь путь местного сумасшедшего, чтобы попасть в самую необычную психбольницу области...

Желтый дом, дом скорби, дурка, психушка — все эти слова ассоциируются у нас с железными дверями, решетками на окнах, звероватыми санитарами и тяжелым, спертым воздухом несвободы. Тем уникальнее социальный эксперимент, который уже не первое десятилетие проходит в иркутской психиатрической больнице "Сосновый Бор". Одиннадцатое отделение, в котором содержатся больные под шифрами F20 и F70 (шизофрения и олигофрения) вынесено за охраняемую территорию больницы. И душевнобольные живут в общежитиях барачного типа в селах Никольском и Баканай: в первом — среди местных жителей, а во втором — на хуторе, расположенном в глухой тайге...

Смерть Вампилова предсказала сумасшедшая прорицательница
— Проходите, сейчас будем пить чай. Здесь много вашего брата бывало, — главный врач одиннадцатого отделения Игорь Белов приветливо встречает нас в психиатрической лечебнице "Сосновый Бор". — Вот и Саша Вампилов, ваш коллега по "Молодежке", любил у меня здесь отдыхать. Мы с ним вместе учились... Кстати, с ним здесь произошла мистическая история перед самой смертью...
Незадолго до смерти Александр Вампилов съездил в гости ко многим друзьям, с которыми помногу лет не виделся, потом многие вспоминали: "Было такое впечатление, что он предчувствовал свою гибель и приезжал попрощаться". Приехал он и к Игорю Николаевичу.
— Мы большой компанией пошли его провожать. А навстречу нам идет местная юродивая, пациентка "Соснового Бора", была такая Танька Царик, сумасшедшая предсказательница. Она где-то нарвала цветов, подошла к Саше, отдала ему букет и сказала: "Это тебе на могилу". И через неделю он погиб на Байкале...
Художница из Кисловодска рисует гжельские узоры
В больницу необычных людей всегда попадает много. Игорь Николаевич познакомил нас с одной из своих пациенток, художницей из Кисловодска: "Поговорите с ней пять минут, и не догадаетесь, что она очень больной человек". Во многих палатах седьмого отделения висят ею нарисованные цветы. Разговаривая с нами, она четко прорисовывала гжельский узор, поэтому и разговор зашел о живописи.
— Почему ты рисуешь одни цветы?
— Да больше-то и рисовать нечего. Чтобы рисовать пейзажи, их нужно видеть, а я никуда не выхожу. Я один нарисовала, вид из окна, — подарила медсестре. Я ведь привыкла к холсту, масляным краскам, а здесь есть только акварель.
— А портреты рисовать не пробовала? Здесь столько интересных лиц...
— Это здесь-то? Здесь нельзя рисовать портреты. Я ведь душу человека, его боль выражаю через глаза, у меня это хорошо получается. Я в Кисловодске рисовала одного натурщика, и так передала его душу через глаза, что он испугался, — подошел к портрету и кулаком его ударил, порвал. А здесь тем более не стоит портреты рисовать, особенно когда сама прошла через эту боль, сама этим болеешь...
Игорь Николаевич рассказал чуть позже, что у нее шизофрения и бред выражается в очень своеобразной форме. Ей кажется, что ее постоянно снимают на кинокамеру, она актриса-суперзвезда, кругом декорации бесконечного сериала. Она ужасно устала от съемок, хочет отдохнуть, спрятаться от камер. Сейчас у нее новая идея — уехать в Германию. Может, там ее "телевизионные деятели искусств оставят в покое".
— Правду говорят: когда Бог хочет наказать человека, он лишает его разума. Больные по-своему умные и интересные люди, — комментирует Игорь Белов. — Их мании меняются вместе со временем, в котором мы живем. Сначала люди видели домовых, чертей, бабку-ежку. Потом черти пересели на летающие тарелки, НЛО, стали инопланетянами. Потом появились психотропное оружие, происки КГБ, ЦРУ и прочих спецразведок. Сейчас ее преследуют скрытые камеры. Такое впечатление, что в том мире тоже идет прогресс.
От больничного слабоумия лечат кэмпхиллами...
Одиннадцатое отделение "Соснового бора" — это два барака, в которых живет чуть более семидесяти больных шизофренией и олигофренией. Для России это уникальный опыт, хотя в мире таких спецпоселений около ста. Называется это кэмпхиллы — от английского camp-hill, "база отдыха на холме". А идея таких поселений очень проста: приучить неизлечимых сумасшедших к полезной деятельности.
Хотя "сумасшедший" — термин некорректный, Игорь Белов предпочитает не называть пациентов даже больными. Они виллиджеры, от английского villager, деревенский житель. А необходимость таких поселений осознали сами врачи-психиатры.
Есть заболевания, которые требуют пожизненного наблюдения. А жизнь больного в стационаре — очень расходное мероприятие во всем мире, не только в наших нищих больницах. Например, один пациент в сутки по минимуму обходится лечебному заведению в 270 руб. Вся лечебница "Сосновый бор" требует в год 63 миллиона рублей.
Проблема нехватки средств усугубляется тем, что в последние годы возрастает количество хронических больных. Появился даже термин "больницы вращающихся дверей". То есть больные, пролечившись, очень скоро вновь попадают в то же самое лечебное заведение — и так не один раз, кругами.
С другой стороны, в психиатрии есть такой диагноз, как "больничное слабоумие" или "синдром госпитализма". Просидев не один год в четырех стенах, глядя в телевизор, стационарный больной начинает необратимо тупеть, деградировать. (Да что там больничное слабоумие, у меня и в обычной жизни полно таких знакомых — телевизор неосторожно посмотрели. — Прим. авт.)
С этим и призваны бороться кэмпхиллы.
— В Скандинавии кэмпхиллы — это маленькие деревеньки, где инвалидов берут в нормальные семьи, они являются членами семьи, работают в парниках, на огородах, со скотом, — рассказывает Игорь Белов. — Я был в Норвегии — такое впечатление, что там уже коммунизм. Для виллиджеров там построили ювелирные мастерские, мастерские по производству сувениров. Когда нас водили по цеху, я обратил внимание: на верстаке лежит увесистый слиток золота. Я спросил: "Не страшно так оставлять? Сопрут же". Меня не поняли, потом обиделись: "У нас нет воровства. У нас нет побегов. Мы верим друг другу". Мы пытаемся построить ту же модель отношений в Никольском и Баканае. И у нас уже получается.
В "Сосновом бору" пациенты живут как заключенные: решетки на окнах, запертые двери. В одиннадцатом отделении поддерживаются семейные отношения — персонал только самый необходимый, и ходят они без халатов. Двери открыты, передвижение не ограничено. Обязателен только труд — виллиджеры кормят себя сами. Они сами себе рентабельное производство, идеальный колхоз.
Наш путь лежит в Баканай...
Легенда о Баканае
Баканай — это не село. Это глухая таежная заимка, на которой стоят дом медсестры и общежитие — одноэтажный барак с тремя общими палатами, комнатой отдыха и процедурным кабинетом. И несколько технических строений — часовенка, колодец, туалет, курилка, парники и стайка. Про название Баканай есть нечто вроде официальной легенды — своим именем деревня обязана японскому летчику-камикадзе.
Во время войны с Советским Союзом в 1945 году он попал в плен к русским. Потом долгие годы жил под Иркутском, не смея вернуться на родину, где его уже с почестями похоронили. Но после "смерти" японец еще успел поработать в иркутской областной психиатрической больнице N 3 парикмахером.
Как-то он побывал в одном из внебольничных стационаров психбольницы, расположенном подальше от посторонних глаз, глубоко в тайге. Здесь под присмотром врачей жили несколько десятков пациентов с диагнозом "шизофрения". Впечатленный тем, как дружно сосуществовали люди с таким, казалось бы, безнадежным заболеванием, как ладно у них все получалось в быту, он назвал это место Баканай. "Бака" по-японски значит "дурак", а "най" — "нет". Дословно "дураков нет" или же "без дураков". (Легенда дана в изложении нашего коллеги Владимира Шпикалова.)
Однако легенду быстро опровергли еще в "Сосновом бору" — не кто-нибудь, а сама вдова японского летчика, Людмила Белозерцева, которая с первой группой инвалидности по эпилепсии содержится тут же, в седьмом (геронтологическом) отделении. Японец действительно был, и звали его Ямако Кунио. Однако был он не камикадзе, а самым настоящим шпионом, "начальником летчиков", как говорит Людмила Белозерцева. Еще до войны, в конце тридцатых годов, его самолет-шпион сбили над Приморьем. Троих летчиков самолета расстреляли на месте, а Ямако взяли в плен. Он восемь лет провел в одиночной камере, после чего по состоянию здоровья его перевели в Пуляевский дом инвалидов под Тайшетом.
Уже оттуда он попал в "Сосновый бор", женился, действительно работал парикмахером, однако история не сохранила никаких его высказываний о Баканае. Зато достоверно известно, что он отказался возвращаться в Японию, когда консулы Страны восходящего солнца собирали бывших военнопленных после войны. "Я должен был умереть, значит, я умер для своей страны. И мне там делать нечего", — по самурайски ответил он на предложение соотечественников уехать на историческую родину. И до смерти, до 1983 года, он жил в выделенном больницей ему с женой доме. После его смерти Людмила Белозерцева вернулась в больничную палату.
О муже-самурае она вспоминает охотно, но не очень много: мужик был хороший, кое-как научился говорить по-русски, а Людмила так и не выучила по-японски даже десятка слов. Никогда Кунио-сан не вспоминал о своем шпионском прошлом. И никогда не упоминал названия Баканай...
До сих пор есть в "Сосновом бору", да и не только там, люди, которые с пеной у рта доказывают, что "бака най" по-японски значит "дураков нет". А вот старшая медсестра одиннадцатого отделения Надежда Ивановна рассказала нам по дороге в злополучный кэмпхилл:
— Тут одно время много японцев было. И я слышала, что вроде слово "баканай" переводится как "красивый закат", — там действительно очень красивые закаты. Но многие местные жители говорят, что, скорее всего, это название бурятское: оно по произношению созвучно с названиями многих соседних бурятских деревень.
Подальше от общества
Выбор места для одиннадцатого отделения не случаен — в Баканай, расположенный в глухой тайге, "выписывают" из "Соснового бора" — Сосновки, как называют больницу сами баканайцы, — после снятия острых психических процессов для дальнейшей реабилитации. Но пациенты, практически каждый первый, криминальные. То есть свое они уже отсидели, но в общество их выпускать нельзя. А во избежание рецидивов их держат в приглушенном состоянии: медикаментозное лечение минимальное, но оно есть.
Крутой спуск с горы — и как на ладони открывается таежный хуторок. Здесь живут 36 человек — 20 мужчин и 16 женщин. Самой молодой, Свете Кекшиной, 20 лет. Самой старой, Александре Ильчук, — 76. Три общие палаты, в которых и мужчины, и женщины живут вперемешку, и только в уголке одной из палат двумя ширмами-шторами отгорожен уголок. Там живет семейная пара — Саша и Юля.
Санитар Саша, который работает в Баканае уже десять лет, рассказал, что попытки убежать единичные. За полвека существования заимки было всего несколько случаев. Последний — пять лет назад, когда устроил шумное шоу неизлечимый параноик по фамилии Неверов. Когда медсестра была в Никольском, а санитары уехали по делам в Иркутск, он взломал дом персонала, забрал два охотничьих ружья и на дороге устроил засаду.
— Мы возвращались из города. Смотрим, а дорога перегорожена бревном. Я еще посмеялся, сказал: "Вроде на нас ловушку поставили". Вышел из машины, стал отодвигать с дороги бревно — и вдруг раздался выстрел, пуля попала мне в правое плечо. Неверов убежал, а я добрался до Оека, где мне в тот же день вечером сделали операцию. А Неверов пешком добрался до Иркутска и там жил два месяца, пока его совершенно случайно не поймали. Потом его, как неизлечимого, отправили в Питер.
А Саша остался работать.
— Плохо только, что света нет. У нас генератор работает только с полпятого до одиннадцати вечера. В это время только все фильмы начинаются, мы посмотрим полфильма — и на боковую.
Генератор, работающий на зимней солярке, — это "национальное достояние" Баканая, поэтому это единственная сфера здешней жизни, в которой не принимают участия пациенты. Его обслуживают только санитары. Во всем остальном — в парниках, на огородах, сборе ягод в лесу летом, рубке дров зимой, и уходе за скотиной, готовке и стирке круглый год — все делают сами виллиджеры.
Сейчас областная администрация выделила "Сосновому бору" больше трех миллионов рублей, большая часть из которых уходит на электрификацию Баканая: подрядчики ставят столбы, ближе к лету протянут кабель. И будет свет.
"В Баканае лучше, чем дома!"
Большинство пациентов попадают в Сосновку из Иркутска, из областной психиатрической больницы в микрорайоне Юбилейном. Большая часть проходит как бомжи — люди, от которых отказались родные, выгнали их из дома, просто бросили на улицу.
Одна из них Аля. Это все, что она могла рассказать о себе, когда ее нашли на иркутском вокзале. О ней неизвестно ничего — ни фамилии, ни возраста, нет паспорта, а значит, нет ни пенсии, ни группы инвалидности.
— Сними нас вместе, мы тоже семья, — просит Саша.
Саша — друг Али, заботится о ней. И ему она рассказала больше, чем врачам. Жила она где-то на западе, в деревне, отец и мать много пили, били ее, один раз подожгли волосы. Аля ушла из дома, попала на вокзал, села на первую попавшуюся электричку и вышла на конечной. Конечной оказался Иркутск, с вокзала которого ее и отправили в Юбилейный.
А вот самая молодая пациентка Баканая, Света Кекшина, из Заларей попала в Сосновку по собственной воле. Ее отец женился второй раз — на женщине с двумя собственными взрослыми детьми. И начались семейные конфликты: не так посмотрела, не то сделала... А подружка Наташка только выписалась из "Соснового бора" и расхваливала лечебницу взахлеб. Света села на автобус и сама поехала сдаваться. Подруга Наташка рассказала, что надо говорить в таких случаях, — и про голоса в голове, которые "всякую фигню говорят", и про галлюцинации, и про прочие симптомы шизофрении. Так и попала в Сосновку — правда, с диагнозом "олигофрения, умственная отсталость".
Три года она провела в "Сосновом бору", работала в прачке, потом узнала про Баканай и выпросилась в отдаленное поселение. Однако летом прошлого года ее все-таки выписали.
— Отец узнал про пенсию (по инвалидности Свете платили полторы тысячи рублей. — Прим. авт.) Стал выпрашивать, говорил, что теткам надо на рассаду, на картошку. Я сказала: "Я же не могу всех на тысячу обеспечить". Разругались, и я вернулась.
Света выдержала в нормальном мире всего три месяца — ее выписали в марте, а в июне уже числилась пациентом Сосновки...
История любви по-баканайски
В Баканае лучшая подруга Светы — Юля. Они знакомы еще по Сосновке, где были заклятыми врагами (не поделили мальчика Валю из седьмого отделения). Потом юношу обе послали по известному адресу и подружились.
История Юли более трагична. Она жила в Иркутске II, закончила девять классов. Мама повесилась, когда Юля была маленькой. Потом отца-алкоголика лишили родительских прав, Юля осталась с опекуншей. Тогда и случилось то, что психиатры называют "дебют шизофрении": Юле стал слышаться голос мамы, которая звала ее к себе, говорила, как ей без Юли плохо. И опекунша сдала Юлю в больницу в Юбилейном, оттуда ее перевели в "Сосновый бор". С лета 1997 года Юля живет в Баканае — любит готовить супы и каши, помогает повару, моет посуду. Диагноз у нее тяжелый: шизофрения, осложненная прогрессирующим психозом.
Еще в Сосновке Юля познакомилась с Сашей. Он был новеньким и первым делом обратил на нее внимание. Спросил у санитарки, кто эта маленькая и как ее зовут. А потом подошел к Юле и одной рукой поднял ее на руки. В Баканай он приехал на два года позже Юли и сразу ее узнал, предложил: "Давай дружить". И они стали жить вместе. Администрация пошла им навстречу, отгородила угол.
— Саша добрый, учит меня, как себя вести, учит не плакать и не раздражаться, — рассказала Юля.
— Вы ссоритесь?
— Нет, так, по мелочи...
Когда мы только приехали в Баканай, Юля шепотом жаловалась старшей медсестре Надежде Ивановне, что Саша на нее накричал, — она неправильно заправила постель. И уехал за дровами. Об этом никому не говорят, но, если Юля забеременеет, ребенка не будет. Более того, ее стерилизуют...
Баканай — очень показательное место. Он дает надежду не только безнадежным больным. Он показывает, что по-человечески и жить, и работать могут даже неизлечимые больные, проходящие в психиатрии под международными кодами F20 и F70. Что уж тогда говорить о нормальных людях...