Художница с диагнозом ДЦП рисует картины зубами

Татьяне Проскуряковой, инвалиду с диагнозом ДЦП, неходячей, с неработающими руками, пришлось пережить много унижений. Но она не падает духом, воспитывает дочь, учится в Петербургской академии и пишет картины.

Незапертая дверь
Дверь в квартиру ангарчан Проскуряковых запирается на бумажку. Всегда открыто для людей. Да и каких грабителей тут боятся? До сих пор Бог хранил от чего похуже... В квартире небогато. Инвалидная коляска, стол, плохонький компьютер на старом ученическом столе. За столом Татьяна — рисует, держа кисть в зубах или тычет в клавиатуру таким же способом — ручкой.
У Татьяны плохая дикция, она говорит неразборчиво. Но так живо рассказывает и такие выразительные у нее глаза (всегда печальные, даже когда она смеется), что собеседник быстро привыкает разбирать ее речь.
Татьяне сорок лет. Но она кажется гораздо моложе — за счет живости взгляда и охотного открытого общения. У Проскуряковых от этого не выводятся гости: здоровые мужчины и женщины со своими проблемами в жилетку поплакаться приходят к инвалиду детства, человеку почти неподвижному. Так общество, привыкшее отказывать инвалидам в праве на полноценную жизнь, презирающее и боящееся их, получает доказательства того, что не одно здоровое и сильное тело составляет счастье и ценность жизни.
— Я все думала и надеялась до последнего, что она поправится от ДЦП. Но однажды поняла, что этого никогда не будет, — Евгения Валентиновна когда-то приняла и полюбила свою дочь такой, какая она есть, — колясочницей, со сведенными судорогой руками. И с жизнелюбием здорового человека — с желанием любви, независимости и общения.
— Я хочу жить. Не желаю, чтобы меня выкинули в дом инвалидов. Буду жить, зарабатывать.
И Татьяна делает все, что для этого необходимо. Она и ее мать всю жизнь сталкиваются с агрессивной средой. Самое сложное — в душе преодолеть страх и не переступить черту, за которой обида и озлобленность.
— Народ злой, но хороших людей все равно много. Мы, бывает, идем по городу. Тане вдруг захочется чего-нибудь, например винограду, ну хоть сколько-нибудь. Мы в очередь. А народ орет мне: "Ты что, ее на показуху вывезла?" Вот так вот... А продавец ящик поставит — бери, сколько надо. Нет, много, много хороших людей.
В доме Проскуряковых постоянные гости — дружески настроенные соседи, Танины учителя, которые приходят общаться с ней как с подружкой, друзья и даже случайные знакомые.
Еще Татьяна придумала на дому вести курсы машинописи и делопроизводства, давала объявление через газету. Приходили люди.
— Я сразу их спрашивала, не смущает ли их моя дикция. И никто от моих услуг не отказался.
И дверь Проскуряковых стала запираться на бумажку.
Картины, нарисованные зубами
В квартире много картин. Все нарисованы Татьяной. Все нарисованы кистью, зажатой в зубах. Татьяна рисует с детства много, до аллергии. Сначала карандашом, а в 25 попробовала красками.
— У меня есть знакомая, которая очень хорошо рисует. Однажды она пригласила меня разрисовывать подарочные кухонные дощечки к 8 Марта. Я и попросила одну — испортить. Так испортила одну, потом другую.
— До меня постепенно доходило, как это — рисовать красками. Скоро мы начали грошовые кухонные досочки покупать, раскрашивать их и сдавать за деньги в лавочку.
Десятки лет преданная рисованию, она не мыслит без него жизни. Это ее способ самовыражения. Она называет это — бзик. И вдохновенно разрисовывает листочек бумажки, уголок газеты.
— У меня голод такой бывает. Вам есть хочется, а мне — рисовать. Не успокоюсь, пока не нарисую.
Бывает, что картины ее покупают. Продавцы говорят, что на них удивительно заглядываются. Бывает, люди не верят, что она может так хорошо рисовать. И в доказательство просят изобразить на бумаге их физиономию. Таня изображает.
Заскребышек
Восьмилетняя Маша — Танина дочка. Настоящая, кровная и абсолютно здоровая. У нее светлые косы, веселый нрав, полный альбом рисунков, а в расписании занятий, кроме обычной, музыкальная школа. Отдавали в воскресную — не понравилось, слишком легко для такой сообразительной.
У Тани был парень. Нормальный, здоровый.
— Я пугалась сначала. А он мне сказал, что ему Таня нравится. Даже жить с нами попросился, — рассказывает Евгения Валентиновна.
Когда Таня забеременела, мать, естественно, испугалась.
— Но она на меня смотрит и говорит: "Будем, мама, делать, что скажешь".
Евгения Валентиновна, думая, что дочь заблуждается, объяснила ей, что парень уйдет наверняка. А Татьяна, оказалось, была этому готова, сказала, что все знает.
— Мы на него и не претендовали. Все понимали.
Но когда родилась дочь, Танин друг вернулся. Он работал, и жили они семьей. А потом его не стало. Он умер на улице, на лавочке, отказало сердце...
Рождение Маши было испытанием и радостью.
— Рожать не давали нам — сколько унижений перетерпела! — говорит Танина мама. — Врачи, когда я отворачивалась, пальцем у виска крутили, говорили, что я сумасшедшая бабушка. Не хотели связываться — очень ведь с такой роженицей много хлопот. В шесть месяцев предлагали спровоцировать роды. А ведь Татьяна не дура. Почему дуракам дураков рожать можно, а нам здоровых детей нельзя?
Евгения Валентиновна со всем управлялась сама. Врачи и санитары боялись тронуть, поднять калеку, да еще и беременную. Но "беременная калека" за все девять месяцев даже в больнице не лежала. Трудно было только в конце — Маша в животе выросла большая и мешала сидевшей Тане дышать.
Да еще было трудно, когда доставали Машу из утробы кесаревым сечением на живую. Таня всю жизнь принимала противоспазматические лекарства, после которых обычная доза наркоза на нее не действовала. Увеличивать дозу врачи не рискнули — иначе ребенок уснет. Поэтому чувствовала Таня, когда ей живот резали. А когда ребенка вытащили — подключили систему, и она забылась.
Евгения Валентиновна рассказывает и сама как будто заново переживает:
— Врачи удивлялись — какая девочка родилась, и глаза осмысленные, как у месячного ребенка. Родственники приезжали и удивлялись — зачем ребенка-то взяли? Не верили, что он наш собственный. Заскребышек.
"Вы необучаемая..."
Случай Татьяниной учебы в Иркутске — кошмарный по своей простоте и неприкрытости акт вандализма, происходящий от людей вроде образованных и интеллигентных. Было от какой обиды плакать.
В университете Таня хотела выучиться на психолога.
— Но на меня там смотрели так: приехала на коляске какая-то каракатица, учиться будет, время на нее трать. Даже говорили не таясь, что еще и работать вдруг вздумает, у здоровых рабочее место отнимать.
Евгении Валентиновне доложили — дочь ее необучаемая.
— Нет, у нас там и друзей много было. Но сверху спустили команду, чтоб нас убрать... Это агрессия на иных людей. Ну и пусть хлещут нас, чтобы мы сильнее стали.
Нужно было бы иметь хотя бы уважение к человеку, к Татьяниному стремлению. Ведь как пришлось всей семье затянуть пояса, чтобы оплатить учебу, чтобы возить Татьяну на такси из Ангарска в Иркутск, притом что зарплата лифтера Евгении Валентиновны только тысяча четыреста рублей. Татьяна, не имея возможности записывать лекции, брала у однокурсников конспекты и дома ручкой, зажатой в зубах, набивала их на компьютере. Училась хорошо.
— А меня в конце второго курса просто взяли и завалили на экзаменах. Я сдавала детскую психологию. С дикцией у меня не очень хорошо, и преподаватель — детский психолог — как давай кричать на всю аудиторию и много раз: "Я вас не понимаю!" И не дала сдать...
— Представляете! И это детский психолог, — Евгении Валентиновне за долгие свои годы так и не удалось привыкнуть к такому неуважению к ее Татьяне, которая всячески старается наладить жизнь, как ей хочется, а не как "обязывает" инвалидное кресло.
...Друзья нашли для Проскуряковой вуз в Питере — академию психологии, предпринимательства и менеджмента, где Татьяна учиться заочно. Ее работы возвращаются в руки хозяйки с оценками "отлично".
"Инвалидов там не любят..."
Для будущей своей психологической практики Татьяна видит конкретный объект. Это дети, пораженные тем же недугом — детским церебральным параличом. Татьяна видела их в Ангарске, в детском реабилитационном центе. Прежний директор центра увидела Татьяну на выставке и дала своему психологу задание познакомиться с ней.
— Мне не нравится, как там с такими детьми обращаются. Там хоть и специалисты, но они таких детей не понимают. Там есть и хорошие, умственно полноценные дети, и отсталые. Мне жалко их. К таким детям многие испытывают неприязнь, агрессию.
Потом в реабилитационном центре сменился директор, и Татьяне в работе отказали. Евгения Валентиновна, так же как и дочь, считает, что инвалидов в центре не любят.
— Нам очень жаль. Потому что там есть дети, которых можно поднять на ноги. Я бы бесплатно учила персонал, как делать массаж, как ухаживать. А то персонал не знает, как взять-то их. Психолог один положил инвалида на стол и разговаривает с ним. А он скрючился, бедный, и лежит, боится упасть. А Таня подсказала ему, что на пол надо их класть, а не на стол. На столе им страшно. Простейшая вроде бы вещь, а здоровый человек разве догадается?
Когда Татьяна проводила опрос среди родителей детей-инвалидов — спрашивала, кого бы они хотели в психологи своим детям, инвалида или здорового человека, — большинство ответили, что инвалида. Человека, который сможет понять их детей, потому что сами они зачастую их не понимают.
— Родители-то сначала Татьяны испугались. Они, как и я когда-то, надеются, что их ребенок будет здоровый. Я понимаю. Но ведь родители таких детей очень стесняются. Они любят их, конечно, может быть больше, чем здоровых. Но стесняются. Я сама раньше думала так — стеснялась. Она меня перевоспитала, — Евгения Валентиновна кивает в сторону Тани и смеется...
Таня перевоспитала не только мать, но и людей, которые окружали ее. Они перестали стесняться Татьяниной увечности. Когда Проскуряковы идут по улице, с ними здороваются незнакомцы. Татьяну зовут в гости. Она удивляется, что, несмотря не неудобства — она обслужить себя не может, — люди ищут с ней близкого знакомства.
— Некоторые люди говорят — инвалидов надо изолировать, чтобы вида не портили. Они нас боятся. Я говорила с одним таким человеком. "Ну хорошо, — сказала я ему, — вы нас засадите в одно огороженное место, и ни вы, ни дети ваши не будут нас видеть. Но если ты не будешь нас видеть, то лишишься и жалости, и сострадания. А вдруг с тобой случится несчастье — все мы из плоти и крови, все — потенциальные инвалиды. И что будешь ты делать без жалости и сострадания? И чем стремиться окружать себя формальной красотой, загляни в душу того же инвалида, который портит тебе вид. У него, может быть, душа красивая".