В Иркутске остался один интеллигентный карманник

Из своих 68 лет щипач-виртуоз провел за решеткой 38

Александр Федорович Солонкин, он же Ангел, он же Шурик, он же Слепой, вышел на свободу в начале мая. Отсидел от звонка до звонка, как всегда отказавшись от условно-досрочного освобождения. Три года назад, когда судья оглашала профессиональному карманнику очередной приговор, потерпевшая сторона так и охнула:
— Зачем же так много?
— Пусть мемуары за решеткой пишет, подсудимому есть что вспомнить, — заявили служители Фемиды...

Как один социально опасны, и по каждому плачет тюрьма
— Я же в пионерском галстуке еще воровал, — в посетителе оперского кабинета Октябрьского РОВД — опрятном седом мужчине — вор всесоюзного значения угадывается по едва заметным признакам: окурок музыкальные пальцы держат пеплом вверх, а разговор особы опасный преступник ведет о чем угодно, только не деле: — Сколько раз меня вязали, никогда на ментов я не работал, — эти слова лишены всякого пафоса, Шурик Слепой действительно не предал ни одного из своих подельников.
А сейчас и предавать уже некого...
— Александр Федорович — последний из могикан, единственный в Иркутске профессиональный карманник, — знакомит меня со своим собеседником замначальника уголовного розыска Максим Москвитин. — Его еще мой отец в 55-м году сажал...
— Как же, как же, помню Москву, хороший опер, — кивает Солонкин, — раньше менты интересные были, не то что сейчас...
"Шурик, у тебя тюрьма на лбу написана", — пророчествовал 13-летнему Саше Солонкину Витька Шкет (первый кореш и преподаватель мудреного ремесла карманника). Можно сказать, что в самоопределении Шурика сыграла свою роль принадлежность к семье "социально опасных".
— Отец у меня поляк, царский офицер, сначала его сослали в Сибирь, здесь он познакомился с мамой, она местная, ее семью раскулачили. Когда началась война, батя прямо из лагеря ушел на фронт добровольцем. Я мать спрашивал — как же так, ведь и отец, и она пострадали от советской власти (мама за иконы сидела два года в Тайшете). На что мама, умная женщина, отвечала: "Саша, коммунисты пришли и уйдут, а Родина останется".
В 44-м отца серьезно ранило, побывка домой была недолгой.
— Приехали кожаные тужурки на лошадях, даже на орден Красного Знамени не посмотрели, забрали папу, больше мы его не видели...
Воровать Шурик начал рано. Говорит, что от нужды, но больше верится, что все-таки из чувства протеста. Дело в том, что из 14-й школы Сашу Солонкина (носить фамилию отца пацану так и не разрешили), как победителя нескольких математических олимпиад, забрали в элитарную 11-ю школу, где учились дети партийных боссов. Там посадили на первую парту, задачи Солонкин решал для всего класса.
— Думаю, я не убежал бы на улицу из шестого класса, если бы продолжал учиться в 14-й школе вместе с таким же рваньем, как я. Здесь же ругательное слово "фашист" приклеилось ко мне намертво. Никто на моем месте не вытерпел бы...
Далее пришлось Шурику заниматься самообразованием и заканчивать уличные университеты:
— Я извиняюсь за грубость, вор должен быть умнее фраера, у которого он крадет. Учился я в тюрьмах. В крытке в Орле, например, за два года выучил немецкий. Теперь евреи при мне на своем не разговаривают, языки-то похожи. В общем, времени даром нигде не терял.
Даже у вора должна быть совесть
— Первый кошелек? Конечно, помню. Это было в магазине на углу Карла Маркса и Бабушкина. У бурята спер, хорошая сумма была. Сколько именно, не помню, никогда не считал — к чему?
К сорок девятому году в Иркутске уже орудовала сильная шайка карманников. Они называли себя интеллигентами:
— Шкет, Филин, Паша Горбатый, Игрунья, Богомол, Велора, Юрка Жид, Миша Культяпа — Володьки Соломы отец. Марку мы почти никогда не гоняли, по крупному работали: в больших магазинах, универмагах, сберкассах, в аэропорту. Воспитывал нас Шкет, он постарше был и поопытнее. Расскажу о двух таких уроках. Как-то разбил я дурку у молодой девчонки в универмаге на Урицкого, сейчас там "Детский мир". Взял кошелек, как сейчас помню, дерматиновый такой, а в нем 180 рублей стипендии. Перешел я Карла Маркса и Витьке с Немцем хвастаюсь. Смотрим, а девчонка эта на улицу вышла и плачет. Шкет спрашивает: "У нее украл?" Молча забирает у меня кошелек и к девчонке идет: "Это ты, девочка, потеряла? На, спрячь подальше и больше не теряй". А то, что он мне сказал, я на всю жизнь запомнил: "Старушек и молодых девчонок не трогай!" С тех пор — ша.
Другой случай. Где-то в 51-м году коммунисты церковь разрешили открыть. Повадились мы с Юркой Жидом прихожан обставлять. Старички-то на службу приходили красавцами: в сапогах лакированных, в жилетах, а в жилетах часы золотые — "Павел Бурэ". Цепочку-то с котлом с кольца сбить — нечего делать... Узнал о наших похождениях Шкет... Господи, как же он нас бил...
И Шурик урок усвоил, совести при кражах больше не терял.
— Берем мы как-то хату директора базы Плодоовощторга. Его собственная секретарша нас навела. Квартира богатая была, денег — порядком. А в шкаф заглядываем — там китель висит полковничий, орден Ленина на нем, как-никак 27 граммов благородного металла. Пальцем не тронули. У хозяина еще коллекция старинных вещей под стеклом была, ложки, часы дореволюционные. Не позарились. Он потом своей секретарше говорил (человек-то умный, догадался что к чему): "Я ворам даже признателен, научили меня, поосторожнее впредь буду, спасибо им передай, что не тронули действительно дорогие мне вещи". Мне же стыдно до сих пор, что на старушечий мазел я тогда позарился, в хрустальной вазе лежал. Мать хозяина, видать, на черный день копила, понятно, что ее и без этой заначки похоронили бы, но получается, Витькин наказ я тогда все-таки нарушил.
А так принципы сохранились. Я человеку если в глаза посмотрю, ни за что красть у него не буду. Случилось как-то в майдане с мужиками ехать, они подвыпили уже, я прикинул, как их обставить, и тут они кроссворды берутся решать. Застопорились на французском физике на букву Г. "Геккерель", — говорю. И все, тут они меня с верхней полки стаскивают, стакан дают, так и познакомились. Не тронул я их. А из Томска ехал с молодой женщиной и ее соплячком. Она накануне с мужем-военным развелась, после раздела имущества домой возвращалась. Ридикюль я у нее разбил, но так, чисто из профессионального любопытства, и ничего не тронул... И ведь хорошие деньги были. Или в 53-м году — после амнистии — просто жуткий случай был. Перевернулся трамвай возле железнодорожного вокзала (тормоза отказали) и прямо на толпу упал. Мы-то сзади были. И ведь никто мародерствовать не бросился, раненых растаскивали...
Лунный папа
Исколесил Шурик сотоварищи весь Советский Союз. Не довелось поворовать только на Кавказе.
— В Ташкенте одного фраера за жадность проучили. Он на базаре фруктами торговал, деньги в офицерскую планшетку складывал, а планшетку — под задницу. Я подельнику говорю: "Брось ему червонец, только чтобы почти под самые ноги". Увидел этот торговец деньги да и наклонился, чтобы их подобрать, а задница-то приподнялась, вот я планшетку и вытащил. Там тыщи были. А что такое червонец, тогда бутылка водки 21 рубль 20 копеек стоила...
Карманник-гастролер никогда не считал ни денег, ни любимых женщин:
— А какие умницы, красавицы у меня были! А цыганки! Сколько же детей от меня народилось? Но не виноват я ни перед кем, жениться никому не обещал, нам воровской закон это запрещает.
Что же касается слабого пола, случалось карманнику лезть под юбки обывательницам и с сугубо профессиональной надобностью:
— Это сейчас дамы носят мини-бикини — срамота одна. А раньше трусины по колено были. В трамвае у одной на ноге мазел нащупал, она его резинкой к ляжке привязала. Шарю рукой, а она хохочет, щекотно ей...
Только один раз Шурику по-настоящему захотелось бросить все и по-людски зажить.
— После большого срока это было. Мне тогда пятнадцать лет дали, Шкету двадцать. С наганом мы гостиницу на Сухэ-Батора взяли, там приезжие артисты всегда обитали, самая богатая публика. Помню, золота тогда порядком взяли, а спалились как фраера. Витька тогда с десятиклассницей ходил, подарил ей кой-какие побрякушки. И вот угораздило эту дуру в школу в кольце прийти — для тех времен нонсенс. Директор ее во второе отделение милиции поволок.
Юра Москвитин меня вязал и дядя Миша Тихий (Тихтенко). Еще тезку его, дядю Мишу Фому (Фомина), вспомнить можно да тогдашнего начальника Свердловской опергруппы Тумурова — настоящие менты, порядочные люди. Мне если год удавалось в Иркутске на воле пробыть, то никому не верилось, прежде всего менты сами удивлялись: "Как это мы тебя из виду упустили?" А я что, пятки не выворачивал... Все было, и кошельки нам подбрасывали, за что я на ментов не в обиде. Прав Жеглов, вор должен сидеть в тюрьме, а то, что я оперу на глаза попался, это уже моя вина... Ментов мы уважали и руку на них поднять имели право только в одном случае: если кого-то из нас с конкретным палевом на волю отпускали, то есть под подозрения перед шпаной ставили в предательстве.
...Так вот, отсидел я тогда пятнашку и задумался, а не бросить ли все? Но посмотрел, как работяги надрываются, а тут еще случай: сосед утром на завод ушел, а жена его ко мне стучится, тошно стало.
С тех пор Шурик Слепой раскаяниями себя не обременял. "А зачем, — говорит, — Ева первое яблоко стащила? Так, видать, Богу угодно, чтобы воры на свете были..."
Человек в шляпе — считай, карманник
Били Шурика два раза в жизни.
— Палиться палился, но уходил всегда. Народ, извиняюсь, быдло, на человека в кирзачах коситься будет, а на меня, карманника, при шляпе и галстуке, ни за что не подумает. Но под Новосибирском мне круто досталось. Возвращались с рейса летчики, уже поддатые, в автобус садятся. Смотрю — у одного в жопнике кошелек. Машинально его и выщелкнул. Палит меня другой летун, который сзади шел, но молчит, думает, что я над своим знакомым подшучиваю. А когда они поняли, что я все-таки карманник, встали кругом и ну давай возить. Я с Пашей Горбатым был, а от него какой в драке толк? Горб сзади, горб спереди. Бьют они меня, а с ног сбить не могут. Кровь из носа на фланелевую рубашку лафтаками хлещет. Хорошо тут бабы собрались, заорали: "Парня убили!" Пашка меня и увел.
А вот еще шрам у меня на темечке остался. Это уже в Иркутске дело было. В обувном магазине дамочку обставили. Она на манер того ташкентского фраера сумочку под задницу положила, когда туфли мерила. Я с понтом дела туфлю одну взял посмотреть да подальше отложил, она за ней наклонилась, а Жид — за сумочку. Мы за двери и бежать, я с дуркой ушел, а Жид запыхался, курил много, да и потерпевшая инструктором по легкой атлетике оказалась. "Как же я, спортсменка, тебя не догнала?" — говорила мне на допросе (повязал меня дядя Миша Фома). Так вот, сидим мы с потерпевшей друг против друга, она мне говорит: "Я тебе все прощу, мужнин партбилет верни, он у меня в сумочке был..." Мы паспорта, удостоверения в почтовые ящики подбрасывали, а партбилеты рвали, ненавидели коммунистов, это самая пакостная сволочь на земле. Я знай себе заладил: "Ничего я не брал..." В общем, довел я ее до белого каления, она туфлю снимает и шпилькой мне по голове. Ее понять можно, утеря партбилета — крест на карьере, главного инженера запросто могли в работяги разжаловать. Потом встретились мы случайно с ней на улице: "Саша, где же ты раньше был, — говорит, — почему так поздно глаза мне открыл?" Оказалось, что муж, узнав о своем паршивом партбилете, ногами избил ее так, что у нее выкидыш случился. Она с ним и развелась...
Особо опасный преступник
В 1988 году рецидивиста Солонкина признали особо опасным преступником. Все повидал в своей жизни прирожденный карманник. Плохое и хорошее. Видел, как делятся последним куском хлеба и как за этот кусок убивают. Он захватил войну воров и сук (тех, кто добровольцем уходил из лагерей на фронт, а после войны, не найдя себе применение в нормальной жизни, пытался опять поставить себя вне закона). Чудом выжил после побега из кемеровской зоны (медвежки):
— Это была чистой виды авантюра. Дубаки на вышках обкурились анашой и уснули. Подняли мы деревянные тротуары и кинули их на запретку. А куда бежать, кругом тайга непролазная. Всех отловили. Из 17 человек 15 расстреляли. Ко мне мама в первый раз приехала тогда на свиданку. Видела, как расстрелянные кучей лежали... Одним словом, все у меня было, только нож меня миновал.
Ни о чем сожалеть Александр Солонкин не собирается. Возникни возможность заново родиться, судьбу не поменял бы ни на один день:
— Да и не воровал я никогда, если разобраться. Я наказывал за безалаберность. Как не взять деньги, например, когда они кучами на купейном столике валяются, а мужики тут же пьяные спят? Или бабу я наказал, она в магазине шубу выбирала за 18 тысяч, а мужику своему на стакан пожалела (он с похмелья погибал). Заладила свое: "Сначала шубу купим, потом похмелишься". Разбил я ее ридикюль и ушел. А потом к продавщице-то вернулся, она хохочет: "Шурик, что тут было. Мужик как узнал, что 19 тысяч у его жены пропало, аж про похмелье забыл. "Так тебе и надо, — говорит, — мне на бутылку пожалела, ходи теперь без шубы". Наверное, по сей день он жену свою пугает тем случаем, дай им Бог обоим здоровья.
В потерпевших у Шурика Слепого были самые высокопоставленные лица города, областная юстиция, например. Но зла, похоже, на него никто уже не держит, встретив на улице, кто вспомнит, поговорит, спросит о здоровье. К слову "старика" прислушиваются на зоне, он знает всю подноготную теперешних авторитетов, мертвых и живых. Для милиционеров же Солонкин вообще считается счастливым талисманом.
— После меня многие в гору пошли. Сергей Кириллович Андреев меня, будучи опером, вязал, а теперь посмотрите — полковник, начальник по наркоте. Елена Борисовна Шолохова была следователем, сейчас большой человек в областном следственном управлении.
И если честно посчитать, государству от таких Шуриков помощи было больше, чем убытков. Свои грехи Александр Солонкин, в частности, искупил лесоповалом, еще шахты рыл для ракет в Керемовской области. Вручную.
— Вы посмотрите, на всех гигантских стройках зэки работали. Все ГЭСы, БАМ дармовым трудом коммунистам достались. Только я что скажу: построенное подневольным трудом недолговечно. Я в Иркутскэнерго кабинет обставил, так там паркет скрипит, не иначе зэки клали. Зашел в кабинет бухгалтера, деньги из сумочки взял, шубу в свой портфель директорский упаковал. И тут смотрю — в сейфе ключ вставлен. Хотел я было к нему, но вдруг паркет в коридоре заскрипел, я — из кабинета. Мужик на меня даже не взглянул, пошел дальше по своим делам. А у нас правило: откуда вышел, туда не возвращайся. Это мне уже потом милиционеры, когда повязали, намекнули: "В сейфе-то, Шурик, деньги были, запомни..." Ну, значит, на суде меня потерпевшая грязью поливает, мол, такой-сякой, глаза б мои тебя не видели, а я как бы между прочим заявляю: "Я же деньги из сейфа не брал..." Тут судья и переспрашивает — какие такие деньги, почему не взял. Заявляю, что в сумочке личные деньги были, а в сейфе государственные, а я, мол, с государством не связываюсь. "С принципами, стало быть, вор?" — судья спрашивает. "А вор всегда с принципами", — отвечаю.
И в оконцовке мораль. Шурик Слепой, как ни крути, герой отрицательный. Собственно говоря, его биографию следовало бы озаглавить "Так жить нельзя". Александр Солонкин и сам это понимает, потому и не научил никого своему ремеслу.
Из сказанного по фене:
гонять марку — воровать в трамвае, то есть мелочиться по пустяковым суммам;
разбить дурку — раскрыть дамскую сумочку;
обставить — обокрасть;
котлы — часы;
мазел — завязанная в платок крупная сумма денег;
майдан — поезд. Профессиональные карманники предпочитали гонять богатые железнодорожные и самолетные ветки, которыми обычно ехали золотодобытчики, бамовцы, нефтяники;
палиться — попадаться с поличным;
жопник (очко) — задний карман брюк, шпоры — передние карманы, скула — внутренний нагрудный, чердачок — внешний нагрудный карман;
дубак — охранник на вышке;
запретка — запретная полоса по периметру тюрьмы с заколюченным забором;
выворачивать пятки — хвастаться.