Сто отцовских уроков

Дочь долгожителя-юбиляра из Тангутов считает своего отца идеальным папой

15 сентября жителю Тангутов Нукутского района Сергею Ильичу Карнаухову исполняется 100 лет. Накануне столетия в его старом родовом доме, где уже давно повело полы и стены, было как никогда людно. Кроме дочери Раи, которая вот уже десять лет как перебралась к отцу, оставив на время семью и квартиру в Иркутске, кроме ее мужа Владимира и сестры Таси, приехавшей из Узбекистана с двумя внуками, в доме находились "официальные лица" — учителя и работники Нукутского собеса. Приехали они, с тем чтобы составить родовое древо Сергея Ильича. Задача оказалась не из легких. "Мы чуть с ума не сошли, пока подсчитали всех правнуков", — призналась позже Таисья, математик по образованию. Пышное получилось древо.

У Сергея Ильича шесть дочерей — Галина, Валентина, Раиса, Людмила, Таисья и Надежда, девять родных внуков и десять приемных (Таисья когда-то вышла замуж за узбека Рахматова и удочерила всех его детей). Поступок Таисьи родственники поначалу осудили: "Спасибо Спасибову". Рахмат — по-узбекски "спасибо". Но потом Сергей Ильич пресек все разговорчики, раз и на всегда приняв "иностранных" внуков в свою семью. Вот только имена никак не мог запомнить — Муазамхон, Мухабатхон... Потом объяснили: хон — означает "девочка". И дело пошло. Спустя какое-то время две узбекские "девочки" приехали навестить своего неведомого сибирского деда. По наказу Таисхон, которая к тому времени не видела своего отца уже девять лет, сфотографировали его: папа за столом, папа на крыльце, папа в саду...

— Как он постарел! — заволновалась Таисья, увидев фотографии. — Поседел, волос совсем мало, и с палкой... Он что — ходить не может?!

— Нет, это он для уверенности. А так он еще сильный.

"Девочки" поведали, с каким радушием дед их встречал...

— Папа молодец, — сказала тогда Таисья, — для меня он всегда был идеалом, и все его бесценные уроки я усвоила на всю жизнь...

Уроки трудолюбия

— Папа у нас был на все руки мастер, — вспоминает Таисья Сергеевна. — Нет такого дела, которого бы он не знал. Он и жестянщик, и плотник, и стекольщик, и сапожник... Люди приходили — никому не отказывал. Сколько помню его, сидит и молотком тюкает. Делал все качественно. Ведра так чинил, что заклепки с основой сращивались. Понимал даже в медицине. Читал специальные книги (нам не давал их, пока не выросли) и мог оказать первую помощь, вылечить ожог или простуду. Смастерил как-то кожаный пояс от пупочной грыжи — посоветовал одному больному. Тот посмеялся, а приехал из больницы и ошалело смотрит на отца — оказывается, ему выписали точь-в-точь такой же бандаж, какой смастерил папа. Я с ним и крышу чинила, и заборы, и сараи. Заметив мое расположение к труду, он как бы принял меня в напарники, и я выполняла всю мужскую работу по дому, что, кстати, и сейчас продолжаю делать.

Папа, когда был моложе, читал много газет. Всегда с карандашом и географическим атласом: "А где это происходит?" Для нас, девочек, выписал "Пионерскую правду" и ревностно следил, как мы ее читаем. Однажды я поленилась читать, и он заставил меня это делать, в то время как сестры пошли в кино на фильм "Тимур и его команда". Читаю, а самой в кино не терпится, на часы поглядываю. Взмолилась: "Папа, отпустите меня в кино..." — "Нет!" Потом видит, что я читаю, и достает пятак: "Кино-то хорошее?" — "Очень!" — "Ну раз такое дело (это было его любимое выражение) — иди".

Урок природоведения

— Как исконно сельский человек, папа остро чувствует природу и любые изменения в погоде. Любит почему-то ненастье — дождь, бурю, особенно начальную пору. Едва только дождь начинается, надевает дождевик и ходит по двору. Мы кричим: "Папа, папа, вы же промокнете". А он отвечает: "Мне это нравится, мне хорошо..." Сейчас я тоже чувствую погоду, и тоже радуюсь, когда мне хорошо.

К природе у него уважительное отношение. Когда мы, девочки, впервые поехали на сенокос, первым делом научил нас обкашивать молодые деревца. "Зачем это? — удивилась я, — подумаешь, одну березку скошу". — "А ты знаешь, сколько она растет?" И урок продолжился. На Новый год у нас всегда была елка. Однажды отец ушел в лес и вернулся лишь к ночи. Злой, но с елочкой: "Черти, весь лес порубили! Ничего не жалко..."

Любил рыбалку, иногда меня брал с собой: "В четыре утра встанешь?" — "Встану". Но чаще ходил один, хотел побыть наедине с природой. Ранней весной щучки ловились на Унге. Как-то собрался: "Пойду на пирог наловлю". Долго не возвращался. Мы заволновались: как бы чего не случилось. Мама успокаивает нас: "Папа умный — папа обязательно придет". И он пришел. С одной щучкой. Печально так говорит: "Что-то в нашей жизни не так, раз всю рыбу повывели".

Урок смелости

— Удивительно, но нас, девочек, он учил даже смелости. Может, потому что мальчиков не было? Два наших малолетних братика умерли в войну, в голод, когда папы не было дома.

В конце огорода у нас была баня, и мы, девчонки, почему-то боялись в нее ходить по ночам. Казалось, что там живет какая-то нечисть. Как-то вечером папа говорит: "Девчонки, надо ноги помыть — принесите из бани тазик". Это он специально. Мы затряслись как осиновый лист, а он говорит: "Ничего сверхъестественного нет. Остановись, если что-то заметил, подумай, что это может быть".

В другой раз, зимней ночью, я услышала, как по крыше кто-то ходит. Сказала отцу. "Да, — прислушался он, — похоже на человеческие шаги, но скорее кошка. Пошли посмотрим". И полез на крышу. Я стою трясусь, а оказалось — действительно кошка. Эти уроки против страха пригодятся мне в Узбекистане...

О вере, о Боге у нас не принято было говорить. Отец, скорее всего, атеист, хотя и окончил несколько классов церковно-приходской школы в Старой Луке, откуда вышли его родители. Мама как-то проявила интерес к баптистам: раз сходила на их собрания, второй. Отец узнал — запретил: "Никакие они не православные христиане". Тогда мама купила иконку Божьей матери и повесила на стенку — папа ничего не сказал. Однажды я слышала, как папа читал молитву. Но был он тогда уже старым, а в старости и болезнях все вспоминают о Боге. Маме же, видно, тогда уже было плохо...

Слово о маме

— Наша мама, Мартынова Мария Ивановна, прожила 82 года. Человека добрее ее на этом свете я не встречала. Помню, мне лет шесть, и у нас всегда гостей полон дом. Все, кто едет через Тангуты, на ночь останавливаются у нас. Знают, без чая и пирогов мама никого не оставит. Ну а спать — вон полати, вон русская печь. Однажды какая-то гостья подхватила меня на руки и говорит: "Тася, береги свою маму, славный она у тебя человек..." И мы берегли. Сколько помню ее — все в хлопотах. Когда работала техничкой в школе, мы помогали ей мыть полы, возить воду, топить печь — и даже иногда давали звонки на урок.

У мамы был один или два класса образования, но она писала стихи. Говорят, даже жалобу на имя секретаря райкома как-то в стихах написала. Пионервожатая в школе дала нам однажды задание написать стихи о весне в стенгазету. Я попросила маму, и она вскоре выдала мне: "Не ленитесь, народы, — выходите на поля..." Меня почему-то смутило слово "народы", и в стенгазету мамин опус так и не попал.

Во время войны многие женщины просили маму написать письмо на фронт мужьям. Только начинает стряпать, а к ней соседка: "Маня, напиши". Делать нечего: тесто месит и диктует нам, даже не советуясь с адресантом. Я однажды не выдержала, говорю: "Мама, может, не так?" — и киваю на женщину. Мама остановилась: "Я правильно говорю?" Женщина аж подскочила: "Правильно, Маня, все правильно". У всех женщин тогда были одинаковые переживания, да и сейчас, наверное. Мама это знала. А еще мама любила придумывать новые слова. Как-то мы копаем картошку, и вдруг попадается забавный клубень. "Смотрите, какой чебурашка", — говорит она. Было это, кстати, задолго до выхода одноименного мультика.

Папа на мамино стихотворчество не обращал никакого внимания. Но если они и ругались, то совсем по другому поводу.

Папина политэкономия

— Папу отличает особый рационализм. Никакого лишнего движения, все должно быть выверено. Всю жизнь папа работал — лаборантом маслозавода, завхозом, кочегаром и даже в глубокой старости почтальонил. В колхозе никогда не состоял, считая это, видимо, бестолковым занятием, а потому у нас никогда не было хороших сенокосных угодий. Косили в неудобице, среди оврагов. Чтобы вывезти сено, нанимал машину и заранее разрабатывал для нее маршрут. Чтобы не перевернуться. Столкнувшись с таким делом, шоферы бледнели от страха, а папа был уверен, что ничего не случится. Потому что он все рассчитал.

Вот из-за этих его расчетов и бесконечной экономии они чаще всего и ссорились с мамой. "Девочкам нужно купить новые платья", — говорит мама. "Ничего, подождут, — отвечает папа, — есть и более важные дела". И покупал кроликов: "Кролики — это очень выгодно". — "Не могу их терпеть, — возмущается мама, — они на драных кошек похожи". Папа идет на уступку, а потом незаметно для мамы снова заводит кроликов.

Лошади у нас не было, и папа возил дрова на корове, потому молока она давала совсем мало. Мама возмущалась и, наверное, по-своему была права. Того молока, что давала корова, не хватало на продовольственный налог. Вскоре мы влезли в большие долги, и родители были вынуждены продать корову в счет их погашения. Помню: в семье гробовое молчание, отец сидит и молчит — и час, и два... Мы, тогда уже изучавшие обществоведение в школе, бросились его утешать: "Ничего, папа, скоро будут построены большие фермы, и молоко будут продавать в магазинах". Посмотрел он тогда на нас и говорит: "Если у меня не будет молока, откуда оно в магазинах-то появится!" Все к тому и пришло.

Одно время родители чуть не развелись. Инициатором выступила мама. Но папа на провокацию не поддался. Если мама говорила "уходи", он соглашался, но уходить никуда и не думал. Как человек здравомыслящий знал: если уйдет — нам будет плохо. А этого он допустить не мог. Все, что он ни делал, делал для нас. Даже если ошибался.

Война и политика

Разговаривать с Сергеем Ильичом без дочери в роли "переводчика" практически невозможно — плохо слышит. Немного рассеян и выглядит как Лев Толстой в те годы, когда ушел из дома. Это впечатление усиливает посох, среднеазиатский халат и тюбетейка, высланные в свое время Тасей в подарок отцу из Узбекистана.

— К тому же папа под старость стал говорить как Леонид Ильич, — поясняет Таисья и склоняется к уху отца:

— Папа, вы помните, где воевали?

— Не-а.

На самом-то деле помнит — Восточный фронт, Монголия, не помнит номера части. Призвали в 42-м. Пытался стать водителем — не получилось. Пошел в пекари. Потом начались бои.

— А помните, как контузило?

— Помню. Ехали на машине — и началась бомбежка. Землей накрыло, — голос Сергея Ильича крепнет, появляются даже гусарские нотки. — Вот говорят, в боях страшно — ничего не страшно! Командира слушаешь — и вперед. Японца из укрепления выбивали, большая сила у них была, а страха не чувствовал...

Закончив рассказ о войне, Сергей Ильич будто впадает в транс — голова опущена, глаза полузакрыты. Кажется, уже ничем не расшевелишь его, но тут зять Владимир, хорошо знающий болевые точки тестя, подсказывает:

— Вы его о нонешней жизни спросите, о политике.

Спрашиваем. Слово "политика" действует на Сергея Ильича как разряд тока.

— О-о, политика, — вскидывается он, — это дело сложное... Мне не нравится, что сейчас все разворовывается — леса, электростанции, фабрики, заводы. Случилось это все, потому что Сталин свернул с ленинского пути. Потому-то я и не был коммунистом, потому-то и жизнь моя так сложилась...