Первыми в глухомани появляются геологи и воробьи
Родители вспоминали, что я появился на свет во время жутких морозов, которые на несколько дней сковали работу в Согдиондоне. И действительно, есть сведения, что в декабре 1956 года на Маме была зафиксирована температура в минус 57. А до какого минуса опустился градусник в моем родном поселке — никто не знает: тогда ни одного термометра там не было. Но уверенно можно предположить: в Долине Ветров (говорят, так с эвенкийского переводится название Согдиондон) было намного холоднее...
В школу не нужно. На улице за 40
Сейчас «чемпионы» по морозам — Ербогачен и весь Катангский район, особенно северная его часть. Заметно потеплело в МамскоЧуйском районе, а лет 50 назад 40градусные морозы для нас, ребятни, были не только терпимы, но и желанны. Если с утра поселковый радио
узел сообщал, что занятия в школе отменяются, мы хватали санки и бежали на горку (домой возвращались затемно, еле передвигая ноги, рукавицы изза льда не гнулись).
Не помню, чтобы ктото из нас шибко обморозился. И собаки нас не удивляли. Конечно, те псы, у которых были хозяин и будка во дворе, сносили морозы легко. Но зачастую можно было увидеть собак, лежавших прямо на улице, на снегу: свернутся калачом, уткнут нос в живот — только пар от дыхания виден да шерсть заиндевеет.
Ветеран геологии Борис Андреевич Черников вспоминает про мамские морозы:
— Чтобы попасть из нашей конторы (ВитимоПатомской экспедиции) на обед в столовую, приходилось вприпрыжку гнать консервную банку до конторы Мамской экспедиции. Там отогреваться для следующего броска — к магазину. Хорошо согревшись там, собирались с духом, чтобы совершить последний бросок — до столовой.
Холод кошмарный, а ведь вдоль Витима еще всегда дует ветер, при котором скорость один метр в секунду добавляет градус мороза. Жители поселка все время боялись — как бы чего не стряслось с котельной. Хорошо, что в большинстве домов печи топили дровами — тепло и надежно.
Интересно, что в Согдиондоне — ни в разведке, ни на руднике — не было термометров. О том, что рабочий день нужно актировать (т. е. температура была ниже 40 градусов), узнавали по солнцу. Когда солнце поднималось над Высоким (этот голец будто нависал над поселком с южной стороны), то оно освещало разведскую территорию, а рудничная сторона уходила в тень.
Короткое время на солнечной стороне воздух становился серебристым, и эта серебристая полоса сдвигалась вслед за солнцем в сторону Высокого. Тень уходила, прозрачность восстанавливалась. А дело в том, что при температуре минус 40 влага в воздухе вымораживается и в воздухе летали мельчайшие кристаллики льда. В лучах восходящего солнца они создавали эффект «серебристости», но под солнечным теплом быстро исчезали.
Картошку в нашем северном «углу» выращивали почти все, но огурцы и томаты в таком климате вызревать не успевали. Хорошо шли в рост морковка, лукбатун и укроп. В крайнем доме, у реки, жил китаец Еремей Иваныч, который держал большой огород. Вид у него был классический: жиденькая белая борода, просторная рубаха навыпуск и широкополая соломенная шляпа (позже я долго вспоминал, кого мне напоминает Хо Ши Мин).
Не знаю, сколько тонн навоза Еремей Иваныч перетаскал из конюшни на своей хрупкой спине, но уже весной у него появлялись отменная редиска и зеленый лучок, за которыми приходила половина поселка. И еще о торговле. Ближе к осени у нашей калитки останавливался грузовик. Два мужика, русский и китаец, приезжали из Бодайбо — они знали нашего родственника дядю Леню, а потому останавливались у нас. Свои помидоры они продавали возле магазина, и товар у них расходился за деньдва.
Помнится, тогда я впервые в жизни и надкусил помидор. Взрослые вложили его мне в руку — спелый, глянцевый, алый и невообразимо прекрасный. Я надкусил, и... меня едва не стошнило. Я ожидал чего угодно — сладкого, кислого, горького или соленого; конечно, сладкого — в первую очередь. Но помидор оказался никаким. Более того, плод источал странный запах (у детей обоняние всегда обострено) — не сильный, но стойкий: ка
каято пряная смесь трав, разной огородины, ботвы...
Почему почернели воробьи
Нет, речь не про ворон. И не про черных дрозда, галку и скворца — эти в наших краях не водятся. Про местных птиц и зверей говорит Борис Черников, который более полувека назад молодым геологом прибыл в Согдиондон:
— Они поразили меня не меньше людей и поселка. Впервые в жизни увидел волка, хотя тогда в согдиондонской тайге они не водились: в декабре, в январе, особенно в феврале температура редко повышалась за 40, а для них это холодно. Медведи страшны были зимой. Из берлог их поднимали горняцкие взрывы — встреча с таким шатуном смертельно опасна (несколько трагедий случилось на Олонгро и Довгоките).
Очень понравилась кедровка. Веселая птица. В поселке ей, конечно, делать нечего. Обитает в основном в кедровниках, собирает первоклассные шишки и прячет на зиму. Потом, естественно, часть не находит — орешки прорастают: кедрачи возобновляются. Если случается напряг с продуктами, кедровка вполне съедобна, как и белка.
И всетаки главной птицей в нашей жизни я считаю воробья. Родине он никогда не изменяет, на юг не улетает, остается зимовать с нами. Появилась эта невеликая птаха на Маме на наших глазах. Я уже говорил, что в 1956 году там я застал мороз под 60. Естественно, такой холод редкая птица может пережить. Но года через три воробьи появились у нас. Оказывается, приплыли с баржами, на которых перевозили сено.
Сразу рассыпались по поселку, благо лошадиных «яблок» было полно. Чирикают озорно, веселят северян. Народ тогда часто спорил: а воробьи ли это? Дело в том, что птички были черными: они, видите ли, ждали, когда печи перестанут топить, забирались в печные трубы — так ночевали и зимовали. В 1961 году Виталий Килессо, Володя Савин и я плыли на барже с сеном в Слюдянку, так с нами путешествовала галдящая стая воробьев. Оттуда они перебрались в Согдиондон. Так что их тоже можно считать аборигенами.
Старожилы и летуны
Мой поселок Согдиондон делился на «рудник» и «разведку». Условной границей была самая длинная улица, переходящая в дорогу на Базу. У каждой из структур были свои клуб, контора, общежитие, магазин, столярка, конюшня, гараж, детсад. Школа, баня, столовая, больница, хотя и числились на балансе рудника, но тоже были местами «общего пользования».
Внешних различий между людьми не было, однако ж они отличались. «Разведку» населяли в основном геологи и те, кто работал с ними. Тут сама профессия предполагает определенный уровень образования и интеллигентность. (К своим семи годкам перечитав все доступное в обеих поселковых библиотеках, я был потрясен обилием детских книг в домах своих приятелей Коли Савина и Андрея Черникова — спасибо их родителям за «бессрочный абонемент».)
Рудничный народ работал на добыче и обработке слюды. Мужчины — на гольцах, откуда слюду привозили в «цехколку» (слово это стало нарицательным, правильно — «цех первичной обработки»). Здесь женщины ее «кололи» (отщипывали верхние поврежденные слои) и укладывали в ящики для отправки в Иркутск. И занятые в промышленности (поиному это предприятие не назовешь) не могли быть и не были однородной массой.
Коренными согдиондонцами, кроме семей охотников Анкудиновых и Хорольских, были выходцы (точнее — «высланцы») из Западной Украины и поволжские немцы — Штельвах, Майер, Шульц, Хорн, Штампф и другие. Эти люди отличались сплоченностью, трудолюбием и опрятностью.
Разумеется, основное население приехало сюда добровольно — за хорошим заработком, горняцким стажем и льготами Крайнего Севера. Была еще прослойка «вербованных» (в 50х годах словечко это носило оттенок презрительности: эти люди покинули родные места, поддавшись уговорам и посылам вербовщиков, которые тогда мотались по деревням и городкам).
Наконец, «мутный» люд. Зэки, отбывшие срок и вышедшие на «поселение». Прячущиеся от алиментов, карточных долгов и кровной мести. И просто — искатели приключений, перекатиполе, без родины и семьи.
О нескольких колоритных личностях вспоминает Борис Черников:
— Алкоголики — особый народ: они мало общались с коллегами, а лучшими друзьями у них были лошади. Конюхом в нашей партии был Даниил Семенович Хмелевой. Как позже случайно выяснилось, он был полковником госбезопасности, служил военным атташе в Афганистане, там родился сын. В знак уважения шах Афганистана ЗакирШах за его сыном прислал в роддом личный лимузин (это факт подтвержденный).
Потом — водка. Скатился до начальника спецлагеря, пошлопо
ехало, оказался в конюшне геологов. Много читал (у него был уютный угол в конюшне), выписывал журналы, газеты. Когда я отправлялся в Иркутск, Хмелевой просил привезти какиенибудь книжные новинки, пару бутылок марочного портвейна и побольше цибиков чая (по 25 г).
Второй возчик — Николай Семенович Стороженко — тоже был атташе, только экономический, при нашем консульстве на Шпицбергене. Водка переместила его по линии Диксон — Тикси — Мама — Олонгро. Великолепным пекарем была жена другого возчика — Данилова. Сам — запойный пьяница, а прежде был полковником юстиции, жил в Китае. Еще один кадровый возчик Курский — бывший машинист московского метро, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, имел много наград войны, откуда вернулся майором. Итог один: водка, Олонгро, кони...
Однажды Стороженко помог мне разобраться с тонкостями заполнения нарядов, составления сводок за месяц. А после, когда стал начальником партии, увидел, что Николай Семенович долго не прикасается к водке. Я попытался уговорить начальника экспедиции Михаила Карповича Грозина назначить его экономистомнормировщиком партии. Тот — ни в какую: мол, бывших алкоголиков не бывает. В конце концов, согласился. И что же?
Весь год дела шли отлично, ведь документы готовил экономист высшего класса. К Новому году нужно было сдавать годовой отчет, а мой экономист вдруг запил, да запил «мертвецки». Плановый отдел в экспедиции задымился. Но пришел приказ: предоставить отчет после празднования Нового года. Пришлось над бумагами сидеть с женой день и ночь. Экспедиция сдала отчет в срок. Мне вкатили строгий выговор за плохую воспитательную работу с кадрами. Стороженко уволили, и он спокойно вернулся к своим коням.
Штрихи к таежному портрету
Когда этот материал готовился к печати, стали известны подробности биографий двух людей с группового снимка.
Леонид Михайлович Тумольский родился 18 августа 1908 года в Заинске (ныне — Татарстан). В 1937 году окончил Иркутский горнометаллургический институт (ныне
ИРНИТУ). В 1941—1949х годах — главный инженер треста «Сибгеолнеруд». В 1949—1954х гг. — старший геолог треста «Союзслюда». В 1954—1958х гг. — управляющий трестом «Сибгеолнеруд». В 1958—1972х гг. — главный геолог Иркутского геологического управления. Лауреат Сталинской премии СССР (1952 г.) — за разведку и открытие месторождений флогопита на Алдане. Лауреат Государственной премии СССР (1967 г.) — за открытие и переоценку Савинского месторождения магнезитов. Награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», четырьмя медалями и почетной грамотой Верховного Совета РСФСР.
Умер 21 мая 1999 года в Иркутске, похоронен на Смоленском кладбище...
Николай Федорович Клековкин (на фото — крайний справа, в очках, с геологическим молотком) родился 21 мая 1909 года на железнодорожной станции под Новониколаевском (ныне Новосибирск). В 1930 году окончил ВосточноСибирский политехникум, был направлен на работу на Кондаковский слюдяной рудник. В 1932 году его перевели в Мамское рудоуправление.
Кроме основной работы, здесь он активно участвовал в постройке первой на Маме гидростанции — у устье реки Большая Северная. Станция давала ток (30 кВт) на жилы гольца Рудничного и периодически — на поселок. Интересно, что станция обслуживала еще и небольшую мельницу, на которой из зерна получали муку тонкого помола. Летом 1946 года гидростанция была еще в рабочем состоянии.
Николай Клековкин разведал слюдоносные жилы на гольцах Ударном (Согдиондон), Резервном и Решающем (Горная Чуя). Ветераны вспоминают, что Николай Федорович в очках и с белоснежной шевелюрой (рано поседел) был воплощенным образом российского интеллигента. Речь его была нетороплива, а потому каждое слово имело особую ценность.
Говорят, это его качество оценили китайские коллеги: там не доверяют людям, которые говорят быстро, суетятся, принимают непродуманные решения. В 1957 году Клековкина пригласили в Китай, где он консультировал геологоразведочные работы.
В 1961 году в заграничной командировке он возглавил группу геологов из СССР, Чехословакии, Польши и Болгарии. Спустя несколько дней самолет с геологами разбился на подлете к марокканскому городу Касабланке (по официальной версии, авиадиспетчерфранцуз зачемто навел самолет на высоковольтную линию, а сам скрылся).
Урна с прахом выдающегося геолога захоронена на Глазковском кладбище в Иркутске, на могиле установлена глыба белого мрамора. А по Витиму и Маме еще долга сновал пароход «Николай Клековкин».
И еще дополнение к фотографии «барака коммунистического труда». У входа в домишко забавно выглядят лозунги. На одном можно прочесть призыв ударно трудиться в честь предстоящего XXII съезда КПСС (состоялся в конце октября 1961 года).
Напомню, что съезд принял Устав КПСС вместе со знаменитым Моральным кодексом строителя коммунизма, который, как заявил Хрущев в своем выступлении, будет построен в нашей стране уже к 1980 году.
После этого съезда срочно были переименованы города и объекты, носившие имя Сталина, а его тело было вынесено из Мавзолея. Идею эту предложил первый секретарь Ленинградского обкома Спиридонов. «Стенографический отчет» съезда зафиксировал слова делегатки, члена партии с 60летним стажем Лазуркиной: мол, она накануне советовалась с Ильичем, который стоял перед ней «как живой» и говорил, что «ему неприятно лежать в гробу рядом со Сталиным, принесшим столько бед партии»...
Старожилы и летуны
Мой поселок Согдиондон делился на «рудник» и «разведку». Условной границей была самая длинная улица, переходящая в дорогу на Базу. У каждой из структур были свои клуб, контора, общежитие, магазин, столярка, конюшня, гараж, детсад. Школа, баня, столовая, больница, хотя и числились на балансе рудника, но тоже были местами «общего пользования».
Внешних различий между людьми не было, однако ж они отличались. «Разведку» населяли в основном геологи и те, кто работал с ними. Тут сама профессия предполагает определенный уровень образования и интеллигентность. (К своим семи годкам перечитав все доступное в обеих поселковых библиотеках, я был потрясен обилием детских книг в домах своих приятелей Коли Савина и Андрея Черникова — спасибо их родителям за «бессрочный абонемент».)
Рудничный народ работал на добыче и обработке слюды. Мужчины — на гольцах, откуда слюду привозили в «цехколку» (слово это стало нарицательным, правильно — «цех первичной обработки»). Здесь женщины ее «кололи» (отщипывали верхние поврежденные слои) и укладывали в ящики для отправки в Иркутск. И занятые в промышленности (поиному это предприятие не назовешь) не могли быть и не были однородной массой.
Коренными согдиондонцами, кроме семей охотников Анкудиновых и Хорольских, были выходцы (точнее — «высланцы») из Западной Украины и поволжские немцы — Штельвах, Майер, Шульц, Хорн, Штампф и другие. Эти люди отличались сплоченностью, трудолюбием и опрятностью.
Разумеется, основное население приехало сюда добровольно — за хорошим заработком, горняцким стажем и льготами Крайнего Севера. Была еще прослойка «вербованных» (в 50х годах словечко это носило оттенок презрительности: эти люди покинули родные места, поддавшись уговорам и посылам вербовщиков, которые тогда мотались по деревням и городкам).
Наконец, «мутный» люд. Зэки, отбывшие срок и вышедшие на «поселение». Прячущиеся от алиментов, карточных долгов и кровной мести. И просто — искатели приключений, перекатиполе, без родины и семьи.
О нескольких колоритных личностях вспоминает Борис Черников:
— Алкоголики — особый народ: они мало общались с коллегами, а лучшими друзьями у них были лошади. Конюхом в нашей партии был Даниил Семенович Хмелевой. Как позже случайно выяснилось, он был полковником госбезопасности, служил военным атташе в Афганистане, там родился сын. В знак уважения шах Афганистана ЗакирШах за его сыном прислал в роддом личный лимузин (это факт подтвержденный).
Потом — водка. Скатился до начальника спецлагеря, пошлопо
ехало, оказался в конюшне геологов. Много читал (у него был уютный угол в конюшне), выписывал журналы, газеты. Когда я отправлялся в Иркутск, Хмелевой просил привезти какиенибудь книжные новинки, пару бутылок марочного портвейна и побольше цибиков чая (по 25 г).
Второй возчик — Николай Семенович Стороженко — тоже был атташе, только экономический, при нашем консульстве на Шпицбергене. Водка переместила его по линии Диксон — Тикси — Мама — Олонгро. Великолепным пекарем была жена другого возчика — Данилова. Сам — запойный пьяница, а прежде был полковником юстиции, жил в Китае. Еще один кадровый возчик Курский — бывший машинист московского метро, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, имел много наград войны, откуда вернулся майором. Итог один: водка, Олонгро, кони...
Однажды Стороженко помог мне разобраться с тонкостями заполнения нарядов, составления сводок за месяц. А после, когда стал начальником партии, увидел, что Николай Семенович долго не прикасается к водке. Я попытался уговорить начальника экспедиции Михаила Карповича Грозина назначить его экономистомнормировщиком партии. Тот — ни в какую: мол, бывших алкоголиков не бывает. В конце концов, согласился. И что же?
Весь год дела шли отлично, ведь документы готовил экономист высшего класса. К Новому году нужно было сдавать годовой отчет, а мой экономист вдруг запил, да запил «мертвецки». Плановый отдел в экспедиции задымился. Но пришел приказ: предоставить отчет после празднования Нового года. Пришлось над бумагами сидеть с женой день и ночь. Экспедиция сдала отчет в срок. Мне вкатили строгий выговор за плохую воспитательную работу с кадрами. Стороженко уволили, и он спокойно вернулся к своим коням.
Штрихи к таежному портрету
Когда этот материал готовился к печати, стали известны подробности биографий двух людей с группового снимка.
Леонид Михайлович Тумольский родился 18 августа 1908 года в Заинске (ныне — Татарстан). В 1937 году окончил Иркутский горнометаллургический институт (ныне
ИРНИТУ). В 1941—1949х годах — главный инженер треста «Сибгеолнеруд». В 1949—1954х гг. — старший геолог треста «Союзслюда». В 1954—1958х гг. — управляющий трестом «Сибгеолнеруд». В 1958—1972х гг. — главный геолог Иркутского геологического управления. Лауреат Сталинской премии СССР (1952 г.) — за разведку и открытие месторождений флогопита на Алдане. Лауреат Государственной премии СССР (1967 г.) — за открытие и переоценку Савинского месторождения магнезитов. Награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», четырьмя медалями и почетной грамотой Верховного Совета РСФСР.
Умер 21 мая 1999 года в Иркутске, похоронен на Смоленском кладбище...
Николай Федорович Клековкин (на фото — крайний справа, в очках, с геологическим молотком) родился 21 мая 1909 года на железнодорожной станции под Новониколаевском (ныне Новосибирск). В 1930 году окончил ВосточноСибирский политехникум, был направлен на работу на Кондаковский слюдяной рудник. В 1932 году его перевели в Мамское рудоуправление.
Кроме основной работы, здесь он активно участвовал в постройке первой на Маме гидростанции — у устье реки Большая Северная. Станция давала ток (30 кВт) на жилы гольца Рудничного и периодически — на поселок. Интересно, что станция обслуживала еще и небольшую мельницу, на которой из зерна получали муку тонкого помола. Летом 1946 года гидростанция была еще в рабочем состоянии.
Николай Клековкин разведал слюдоносные жилы на гольцах Ударном (Согдиондон), Резервном и Решающем (Горная Чуя). Ветераны вспоминают, что Николай Федорович в очках и с белоснежной шевелюрой (рано поседел) был воплощенным образом российского интеллигента. Речь его была нетороплива, а потому каждое слово имело особую ценность.
Говорят, это его качество оценили китайские коллеги: там не доверяют людям, которые говорят быстро, суетятся, принимают непродуманные решения. В 1957 году Клековкина пригласили в Китай, где он консультировал геологоразведочные работы.
В 1961 году в заграничной командировке он возглавил группу геологов из СССР, Чехословакии, Польши и Болгарии. Спустя несколько дней самолет с геологами разбился на подлете к марокканскому городу Касабланке (по официальной версии, авиадиспетчерфранцуз зачемто навел самолет на высоковольтную линию, а сам скрылся).
Урна с прахом выдающегося геолога захоронена на Глазковском кладбище в Иркутске, на могиле установлена глыба белого мрамора. А по Витиму и Маме еще долга сновал пароход «Николай Клековкин».
И еще дополнение к фотографии «барака коммунистического труда». У входа в домишко забавно выглядят лозунги. На одном можно прочесть призыв ударно трудиться в честь предстоящего XXII съезда КПСС (состоялся в конце октября 1961 года).
Напомню, что съезд принял Устав КПСС вместе со знаменитым Моральным кодексом строителя коммунизма, который, как заявил Хрущев в своем выступлении, будет построен в нашей стране уже к 1980 году.
После этого съезда срочно были переименованы города и объекты, носившие имя Сталина, а его тело было вынесено из Мавзолея. Идею эту предложил первый секретарь Ленинградского обкома Спиридонов. «Стенографический отчет» съезда зафиксировал слова делегатки, члена партии с 60летним стажем Лазуркиной: мол, она накануне советовалась с Ильичем, который стоял перед ней «как живой» и говорил, что «ему неприятно лежать в гробу рядом со Сталиным, принесшим столько бед партии»...
Популярные материалы по тегам статьи:
