Богомол. Глава двадцать четвертая

КБЖД. Порт Байкал. 1900—1904.
КБЖД. Порт Байкал. 1900—1904.

Продолжение. Начало в номерах 38 (2019) — 9 (2020). Глава двадцать третьяНачало

Глава двадцать четвертая

Мы сошли на землю, саквояж был со мной. Со стороны вокзала донесся шум: звенели команды, топали сапоги, но замершие у ворот монголы смотрели в совершенно другую сторону. Они напряженно вглядывались вперед, в белесую мглу над припорошёнными снегом рельсами, где пульсировал столб черного паровозного дыма.

Издалека протяжно заревел гудок. Навстречу красному бронепоезду летел «Арго».

Не то чтобы наша колесница неслась — ее несло задним ходом по первому пути, где темной грядой бугрился «Товарищ Агирре». Расстояние между поездами быстро таяло. До головной площадки «Агирре» оставалось не больше двух метров, когда «Арго» остановился, изрыгая пар.

Черноусый, с суровым испитым лицом машинист (тот самый украинец, что вывез меня из челябинского ада) высунул из окна локоть и посмотрел на нас с таким выражением, что слова не понадобились.

Поезд качнулся, оглушительно лязгнул и двинулся на восток, быстро и плавно набирая ход. Мы получили превосходный разрыв.

****

Мимо промелькнули впаянные в лед остатки понтонного моста, запруженный вагонами серый вокзал и потянулся древний загородный лес, когда я потушил последнюю сигарету и вошел в кают-компанию. 

Диана уже привела себя в порядок. Харачин внес на сверкающем подносе медный чайник и чашки. По салону поплыл запах саган-дайли, ароматной байкальской травы. К этому чаю я пристрастился в долгих монгольских походах, когда лишь саган-дайля да пища степных богов — наваристый сутэй помогают держаться в седле от рассвета до заката. Диана подала мне чашку, и я без лишних церемоний сделал несколько глотков. От копчика до макушки, изгоняя холод и выпрямляя перепутанные мысли, пробежал разряд электричества. Мысли и чувства ожили.  

Итак, путь один — в Забайкалье. Пробиться туда можно только через владения красных. Их дальний форпост — станция Слюдянка. До нее сотня верст, из которых больше половины — по берегу Байкала, где дорога петляет сквозь глубокие тоннели. 

Товарищ Рихтер давно должна телеграфировать в Слюдянку с приказом остановить наш поезд. Разобрать пути дело нехитрое, справится даже местный ревком. Мы узнаем об этом сразу — наш телеграфный аппарат настроен на перехват сообщений. Но телеграф молчит. Если так пойдёт дальше, мы запросто влетим в царство атамана Семёнова: у нас преимущество в скорости, и хотя начался самый опасный участок Кругобайкальской линии, где ход ограничен двадцатью километрами в час, мы можем проскочить его быстро — «Арго» в три раза легче «Товарища Агирре».

Но если мы прорвёмся, то сестёр ожидает долгая, по-восточному замысловатая казнь. На что они надеются? 

Диана поймала мой взгляд.

— Не ждите новостей от Лизы, она скупа на слова.

— Я не заметил.

— Наверное, нашли тему для беседы. 

— Может, и мы найдем? Например, за какой кармой мы летим прямо в улус атамана? Я ведь не стану оправдывать вас, хоть атаман и неприятен мне до крайности.

— Вы будете молчать, потому что только я способна обезвредить Лизу.

— Сдается мне, вы не слишком торопитесь.

— Так ускорьте развязку. Подкиньте пару идей в костер, который вы нам приготовили.

— О, что мои идеи в сравнении с вашими! Последние пять месяцев я только и делаю, что реагирую на выходки двух ведьм, устроивших прятки посреди войны. В одном вы правы — теперь моя очередь делать глупости. 

Я поднял трубку телефона и приказал машинисту держать самый полный вперед.

Этот день настроил меня на самые чувствительные сюрпризы, но то, что я услышал в ответ, прозвучало свежо и необычно. Вместо банального «слушаюсь», «так точно» или «будет исполнено» раздался редкий по своему тембру звук, объединивший в себе блеянье и ржание. Вслед понеслась  бойкая, запряженная малоросскими идиомами речь, полная тревожных раздумий о моем душевном здоровье и судьбе поезда. Когда начались пожелания, я положил трубку на рычаг.

Диана бросила мрачно:

— Отдайте пистолет.

— С какой стати?

— Вы нашли не лучшее время, чтобы подстрелить нашего кентавра.

— Скорее, химеру. Впрочем, не беспокойтесь: коней на переправе не меняют, даже если они козлы.

Ход поезда замедлился, качка прекратилась. Солнце висело в зените, когда перед нами возникла станция Байкал с обледенелым причалом и неподвижными карбасами. Мы входили в живописный отрезок Кругобайкальской железной дороги, зажатый с одной стороны озером, а с другой — горными утесами. Обвалы здесь довольно частое явление. Прямое попадание из пушки в скалу перекроет нам путь, если не завалит камнями и не сбросит в воду.

И вновь Диана угадала мои мысли:

— Думаете, Лиза откроет огонь на ходу? 

— У нее полевая пушка, семьдесят семь миллиметров. Она применит ее обязательно.

— Надеюсь, грузовой вагон в хвосте поезда защитит нас.

— Что вы сказали?

Я не поверил своим ушам. Сзади должна быть ремонтная платформа, за ней — огневая, с артиллерийской башней и пулеметным блоком, а уже за ней, согласно боевому порядку, — место багажного вагона. Но сразу вспомнилось, как мы удирали с Иннокентьевской. Первым шел грузовой вагон, а когда поезд устремился на восток, он стал, естественно, хвостовым. В те беспокойные минуты некогда было осмыслить этот факт, но… Как рука поднялась оставить грузовой вагон без защиты? Зачем менять боевой порядок, словно мебель? А самое плохое заключается в том, что в багажном отделении, скорее всего, стоят два ящика с авиационными бомбами — они достались мне в Челябинске от прежних владельцев. Я пытался их выгрузить в Омске, но местное железнодорожное начальство шарахнулось от них как от чумы, пришлось забрать с собой.

— Диана, признайтесь — вы трогали ящики в углу багажного отделения, под старыми шинелями?

— Нет. Забыли что-то ценное?

— На вашем месте я бы не устанавливал новый порядок в этом составе.

Диана выпрямилась, развернула плечи.

— Мои бойцы сражаются верхом. Для коней понадобился отдельный вагон с отоплением — нам случайно подвернулся столыпинский, теперь он занимает место после  локомотива. И на вашем месте я бы просто повернула нашу горную пушку назад и ударила по скалам!

— Может, у вас и снаряды есть?

На меня обрушился ее испепеляющий взор — изумрудное презрение в тысячу карат.

Загудел телефон. Докладывал дежурный по дозорной башне: «Агирре» в километре от нас. Готовит к стрельбе носовое орудие.

Взвыла сирена. Я встал и отправился к нашей трехдюймовке, надеясь на чудо.

В тесной орудийной башне я первым делом расчехлил казенник и открыл затвор. Пушка оказалась в пригодном состоянии, только надо смазать поворотные механизмы. Я уже закончил и отложил тряпку с тавотом, когда прибежал косолапый харачин, прижав к груди четыре трехдюймовых снаряда — все, что удалось добыть.

Повернув башню к хвосту поезда, я убедился, что сектор обстрела загорожен злосчастным багажным вагоном и — прямо передо мной — бронированным «Роллс-Ройсом», прикованным цепями к открытой платформе. Остается лишь одно: приподнять ствол и ударить по скалам, но из пушки в последний раз я стрелял на учениях в Пажеском корпусе и, кажется, показал не лучший результат. Надеюсь, мне хватит трех снарядов, чтобы пристреляться.

Должно быть, вид у меня был идиотский. Я прикрыл глаза окулярами бинокля, изображая визуальную рекогносцировку и пытаясь сообразить, чем мы будем отражать атаку красных, кроме сабель и древка боевого знамени. Из башни открывался чудесный вид. Как прекрасна Земля накануне больших неприятностей.

****

«Товарищ Агирре» быстро поглощал разрыв. Помимо носовой пушки, красная махина несла полновесную гаубицу и была способна накрыть нас если не точностью попаданий, то мощью огня.

О своих артиллерийских опытах не могу сказать ничего утешительного. Три моих выстрела никак не повлияли на планы марксистов, лишь куски щебня посекли мощный хвост «Агирре» и заставили метаться японский караул у входа в тоннель. Зверея от пороховой гари и ударов в барабанные перепонки, вполне отчетливых в стальном стакане башни, я поднял к глазам бинокль и увидел вспышку орудия на передней платформе «Агирре». Я повернул башню на девяносто градусов. Впереди, примерно в четырех километрах по курсу, на уступе отвесной скалы возникло облачко. Выстрел «Агирре» на первый взгляд не отличался меткостью, но стало понятно, что именно этот снаряд принесет красным удачу. Камни посыпались вниз.

Все, мы свое отбегали. Дорога впереди завалена. Выход один — немедленно остановить красных и спасаться, пересев на лошадей. Наша армия сейчас идет по льду к станции Танхой, на восточном берегу Байкала. Если поторопиться, то можно успеть к прибытию войск.

Меня осенила идея: сбросить бомбу на путь — и погоне конец, товарищ Рихтер подорвется или застрянет, ремонтируя дорогу. Я выскочил из башни и поспешил в хвост. Только бы получилось.

Харачин побежал за мной. Мы промахнули открытую площадку с бронемашиной и ворвались в багажный вагон, выбив ногами дверь. Ящики с бомбами стояли у входа, в левом углу. Я распахнул крышку — круглые пудовые снаряды лоснились черными боками в опилках, каждый в своей коморке. Мы уже почти подхватили бомбу на руки, когда вдалеке ударил выстрел. В переднюю часть вагона вломился сжигающий все на пути огненный смерч.

Взрыв отшвырнул меня в тамбур. Минуту я ничего не слышал. Багровый мрак с привкусом крови накрыл голову. Жар охватил изнутри и снаружи, со лба хлынул пот, ноги отказали. В мозгу повисла невыносимо долгая нота, словно на опустевшей зимней даче играл позабытый рояль и его застывший звук некому было закончить. Вдруг харачин с неожиданной силой схватил меня за руки, потащил куда-то. На платформе я вырвался, намереваясь побежать назад, к охваченному пламенем багажному вагону, но упал. Наконец монгол все понял. Когда я дошел до края платформы, он уже разъял замок, и начиненный взрывчаткой пылающий склад на колесах отчалил и стал удаляться.

Пол размашисто мотало в стороны. Монгол хохотал: мы оторвались от «Товарища Агирре». Откатившись на полкилометра, вагон подпрыгнул, брызнул огнем и, распадаясь на щепки, свалился в Байкал. С высоты на искореженные рельсы полетел щебень.

— Стоп-машина! — закричал я всем — и красным, и нашему машинисту.

Поезда сбавили ход, остановились. Кое-как я спустился на снег и, отмахиваясь от облаков пара, пошел вперед. В пяти шагах от головной платформы на каменном, прижатом к отвесной скале виадуке стояла высокая женщина в соболиной шубе, накинутой поверх длинного красного платья. Ветер шевелил ее короткие белокурые волосы.

Мона не дрожала — ее колотило в ознобе бешенства.

— Они держали меня в избе, на какой-то богом забытой станции! — причитала она, взяв меня за пальцы. — Сплошные бандитские рыла! О! — она зажмурилась и всхлипнула. — А сегодня кто-то позвонил по телефону, меня посадили в дрезину, вдруг — взрыв! Камни, дрезину снесло, а я стою и смотрю на это! О, господи! — она бросила мои руки и спрятала лицо в ладони.

— Вы целы?

Она смахнула слезы:

— Боже, что они сделали с вами! В крови, в копоти! Брови сгорели! У вас есть горячая вода?

— Пойдемте, у нас мало времени.

— Да, да.

Я взял ее за локоть и повернулся к поезду. В этот миг острая боль пронзила мой затылок, и я свалился в черное ничто.

Продолжение.