Когда донос в сладость

Давно ушли в прошлое страшные времена сталинских репрессий, когда тысячи людей становились жертвами доносов. Казалось, этот ужас уже никогда не повторится. Но в последние годы тема доносов снова стала актуальной. Сразу оговоримся, речь идет не о жалобах на реальные беззакония, а именно о доносах — лживых, злокозненных сообщениях о вымышленных преступлениях с целью уничтожить человека, засадить в тюрьму, уволить с работы. О новом расцвете доносительства свидетельствуют многочисленные уголовные дела в отношении местных чиновников, предпринимателей, политических активистов, которые громко открываются, иногда даже с ночными задержаниями, и… тихо закрываются с формулировкой «состава преступления не выявлено» или рассыпаются в суде. Но ведь дела открываются не просто так, кто-то должен написать заявление в прокуратуру, полицию и СК. Кто эти люди? Что ими движет? Чего они добиваются? «Пятница» решила изучить истоки этого явления с помощью автора многотомных «Иркутских историй» Валентины Рекуновой. Исследуя старые газеты, Валентина Михайловна высказала версию, что доносительство в Иркутске было «на особинку» — с первого взгляда вроде бы ничего особенного, но когда начнешь разбираться в нюансах, такие бездны разверзаются. Одним словом — иркутскость.

«Есть особый — иркутский стиль жалоб, — говорит Валентина Рекунова, — когда жалоба в сладость. Когда человек ждет выходного дня, чтобы после сытного обеда вдохновенно написать донос. Существовало так много технологий, особенно в пору правления губернатора Трескина, который учреждал всяческие преграды для доносчиков. И согласно легенде, то самое письмо, которое изменило судьбу Трескина, было доставлено в Петербург запеченным в большой каравай. Вот она, одна из иркутских технологий!»

Наверное, именно потому губернатор Николай Муравьев-Амурский скептически относился к возможности учреждения в Иркутске университета, опасаясь, что получившие высшее образование горожане забросают местные суды кляузами. А после — не получив сатисфакции — жалобщики начнут свое движение на столицу. И возьмут ее!

Точно неизвестно, когда в Иркутске появились первые доносчики, но в одной из газет 1919 года Валентина Михайловна обнаружила удивительный мемуар под названием «Об одной из природ доносительства по-иркутски» за авторством некоего Б. Н-ского, отсылающий к эпохе декабристов.

Итак, описываемые события произошли в 1829 году. Однажды на прием к городничему Александру Муравьеву явился некий господин Цветаев, ссыльнопоселенец Жилкиной волости. Прикрыв за собой дверь, он полушепотом сообщил, что готов поделиться важнейшей информацией о том, что чиновники Иркутского земского суда Нечаев и Сенотрусов, будучи навеселе, иронизировали по поводу особы генерал-губернатора… А за подкладкой своих мундиров они хранят мерзкие пасквили, подрывающие основы государственности и порочащие государя-императора Николая Павловича…

Муравьев, будучи умным человеком, понял, с кем имеет дело, ему очень не хотелось реагировать. Но не реагировать было нельзя, иначе он сам попадал под удар. На всякий случай он распорядился приставить к Нечаеву и Сенотрусову частного пристава. Вскоре слежка дала результаты: изрядно выпивших Нечаева и Сенотрусова арестовали, и за подкладкой их мундиров были найдены те самые антигосударственные пасквили, о которых писал Цветаев в своем доносе. Немыслимо!

Разумеется, поднялся шум. Неужели зреет заговор? Но в процессе расследования Муравьев обратил внимание на почерк. В то время люди с хорошим почерком были наперечет, и у каждого был свой особый нажим, своя виньетка. Писаря немедленно отыскали и доставили к городничему. Он не стал запираться и сообщил, что не устоял перед возможностью заработать. «А кто вам заказал переписать столь опасный документ?» — спросил Муравьев. «Так то ж Цветаев!» — ответил писарь.

То есть Цветаев сам сочинил пасквиль, сам передал его писарю, сам же зашил за подкладку и сам же напоил Нечаева и Сенотрусова до бесчувствия… Вопрос — зачем ему была нужна инсценировка заговора? Зачем понадобилось выставить невинных людей опасными злодеями? Загадка.

На допросе Цветаев рассказал, что тема доносов захватила его с подачи коллежского регистратора Петрова, известного в местных краях, с которым он познакомился двумя годами ранее. Так вот этот Петров рассказал Цветаеву, как однажды был ушиблен декабристами, но главным образом даже не ими, а прекрасно приготовленной курицей…

Случилось это в 1826 году, когда на одном из перекрестков Петрову довелось столкнуться с партией следовавших по этапу декабристов. Будучи верноподданным государственником, он был поражен, что заговорщики держались с большим достоинством и чрезвычайно свободно. Особое его внимание привлек князь Голицын, восседавший на прекрасном сундуке столичной работы. Перед ним на подносе стояли бутылка изысканного вина и блюдо с курицей, от которой исходил божественный аромат.

Такой наглости Петров стерпеть не смог. Вид самого князя и его трапезы был просто оскорбителен для него. Как же так вышло, что он — верноподданный слуга государства живет на одно жалованье и никогда в жизни не мог позволить себе купить такого вина и с таким достоинством есть и пить? А ссыльный заговорщик, смутьян и вольтерьянец — может.

Ослепленный этим зрелищем Петров немедленно сел сочинять донос, согласно которому князь Голицын якобы высказывал оскорбительные вещи об особе государя-императора. Донос был доставлен в столицу, завертелось дело, и на первых же очных ставках выяснилось, что донос — пустышка. Петрова разоблачили и наказали, но не строго, ведь царская охранка любила и поощряла доносительство. Шесть суток гауптвахты — по тем временам пустяк. Так Петров и жил с вирусом доносительства в душе и заразил им Цветаева.

Теперь перенесемся на полвека вперед. Доносы в Иркутске стали делом рутинным и само собой разумеющимся, но, конечно, со своей иркутской спецификой. Газеты того времени описывают немало историй доносительства, которые начинались как водевиль, но заканчивались весьма трагически. Итак, 1889 год. Жили-были два соседа — Лагунов и Галченков. И вот однажды Галченков из зависти либо по другой причине решил Лагунова извести, причем довольно необычным образом. Он проник к нему в дом и подсунул за зеркала и иконы фальшивые банкноты. В полицию был направлен соответствующий донос с указанием тайников. Однако сыщики быстро поняли, что Лагунов к изготовлению фальшивок непричастен.

Галченкова это повергло в ярость. Он с удвоенной энергией принялся строчить новый донос, предварительно закопав на соседском огороде мешок с фальшивыми купюрами… К Лагуновым снова нагрянула полиция, новое разбирательство, допросы, показания, и снова вывод о непричастности. Лагуновы поняли, что покоя им теперь не будет, и начали писать жалобы во все инстанции. В ответ Галченков раздобыл форму полицейского и в таком виде принялся грозить соседу «именем закона». Лагунов решил отстреливаться… Потом были арест и суд. Лагунова оправдали. Но он уже был настолько измучен и измотан борьбой, что его хватил удар.

Еще несколько характерных историй доносительства по-иркутски уже в ХХ веке. В 1906 году перепуганные революцией власти узаконили положение, что гражданин, будучи арестованным по политическим мотивам, подлежит немедленному увольнению со службы. Местные газеты писали в связи с арестами, что жандармское губернское управление просто завалено «злостными доносами», за которыми, как правило, ничего не стоит. В основном от доносов страдали служащие железной дороги, и понятно почему: слишком много было желающих занять место с приличном жалованьем и служебным жильем.

Кто же писал эти доносы? Злодеи? Негодяи? Подлецы? Вы удивитесь, доносы обычно писали исключительно добропорядочные и законопослушные граждане, хорошие отцы и примерные семьянины. Репрессивный закон открыл для них широкие возможности для получения хорошей должности. Нужно только кого-то подтолкнуть. И неважно, что невинный человек с женой и малыми детьми окажется в мороз на улице. Главное — твоей семье, твоим деткам будет хорошо. В результате сотни человеческих судеб были сломаны.

Надо сказать, что периоды социальных потрясений, встрясок, войн и революций были особенно благоприятными для распространения вируса доносительства. История с массовыми увольнениями повторилась в разгар Гражданской войны. В начале 1919 года в иркутских газетах появилось удивительное сообщение о массовых увольнениях на Забайкальской железной дороге (управление ЗЖД находилось в Иркутске). В течение полугода комиссия, учрежденная колчаковским правительством, уволила за принадлежность к большевизму 1350 квалифицированных служащих: инженеров, работников депо, механиков, стрелочников, счетоводов и т. д. Но зачем? Ведь массовые увольнения грозили парализовать деятельность дороги! А затем, что доносы. Именно они были основой для деятельности комиссии, а в этом деле иркутяне, как мы уже выяснили, были весьма изобретательны. Если есть перспектива получить хорошую работу, то почему бы не донести.

В связи с этим интересна история увольнения счетовода Массальского, дело которого рассматривал профсоюз. Год назад большевики арестовали его сына по доносу соседа, который давно метил на его должность. Несмотря на свой почтенный возраст, Массальский записался в отряд красногвардейцев — чтобы доказать большевикам свою благонадежность. Сына отпустили. Но вскоре власть в городе перешла в руки Колчака и начались новые репрессии. Понимая это, Массальский сам пошел сдаваться в губернскую следственную комиссию. Комиссия дала ему справку «невиновен». Он пришел с ней на службу и узнал, что уволен. Естественно — по доносу того же соседа. И доказать ничего было невозможно. Комиссия по увольнениям действовала в полном соответствии с действовавшим законодательством, ни с кем ничего не согласовывала, никому не подчинялась и ни перед кем не отчитывалась. Чистейший рай для доносчиков.

1937 год. Массовые политические репрессии, чистки, аресты, расстрелы. Так было по всей стране, удивляться, казалось бы, нечему. Но даже в этих обстоятельствах проявилась иркутская особость.

Итак, место действия — Иркутская метеорологическая обсерватория на улице Партизанской. В качестве переводчика иностранной научной периодики там работала Любовь Юльевна Чекулаева. До революции она несколько лет жила в Париже и отлично знала иностранные языки. Руководство ее ценило, повысив до должности научного сотрудника.

Второе действующее лицо этой истории — уборщица. Назовем ее «барышня из предместья». Так они и работали. Одна переводила, вторая мыла полы. Когда наступил 1937 год, барышня из предместья быстро оценила открывающиеся перспективы. Она явилась к директору и положила на стол донос на него с полным набором обвинений в шпионаже, троцкизме и контрреволюционной деятельности. Директор испугался.

— Чего вы хотите? — спросил он барышню.

— Я хочу, — ничуть не смущаясь, ответила она, — чтобы вы наказали Любовь Юльевну за то, что она была в Париже. Ее там завербовали, чтобы она убила товарища Сталина. Подпишите приказ, чтобы я стала научным сотрудником, а она уборщицей, иначе…

— Но у вас всего три класса образования, — возразил директор, — как же вы будете работать?

— Работать будет Любовь Юльевна, — ответила шантажистка, — а я буду руководить.

Директор дрогнул и подписал приказ. Так они — доносчица и ее жертва — проработали до самой пенсии. История умалчивает, какие эмоции испытывали обе, ежедневно встречаясь друг с другом в коридорах обсерватории. Есть даже фото конца 50-х годов, где они вместе. Любовь Юльевна в сатиновом уборщицком халате с затравленным, потухшим взглядом. Рядом — та, которая сломала ей жизнь. В глазах угадывается дьявольский ликующий огонь. Губы чуть тронуты подобием змеиной улыбки. Страшно…

Вернемся в наши дни. Последние бурные события в городе и области свидетельствуют, что традиции доносительства никуда не исчезли. Более того, доносы стали эффективным оружием борьбы с политическими оппонентами. Сегодняшние любители жанра уже не ограничиваются подметными письмами, «сигналами» и заявлениями, они активно используют публичные ресурсы: СМИ и социальные сети. Часто в роли доносчиков выступают всевозможные общественники, радеющие за экологию, духовность, патриотизм. И доносы теперь уже вроде как не доносы, а проявление гражданской позиции.

Оказывается, в наше время оговорить неугодного человека и подвести под монастырь так же легко, как и в 1937 году. Только тогда доносчики обвиняли своих оппонентов в шпионаже и троцкизме, сейчас — в злоупотреблении полномочиями, нецелевом расходовании бюджетных средств и прочих коррупционных делах. Вспоминается случившийся несколько лет назад громкий арест одного местного чиновника. Причиной задержания стало заявление от некоей иркутянки, утверждавшей, что чиновник создал целое коррупционное гнездо по взиманию взяток в своем ведомстве… Мотивы дамы, написавшей донос, неизвестны, но судя по всему, она была убеждена, что поступает во благо всего общества.

Человека несколько суток продержали в изоляторе. Потом отпустили. Дело так и не дошло до суда, тихо развалившись за отсутствием доказательств, ибо донос и есть донос.

Поэтому, дорогие друзья, когда вы сегодня читаете или смотрите сюжет об очередном громком деле, держите все время в голове мысль, что за многими «разоблачениями» нет ничего, кроме злостного клеветнического доноса. И по давней иркутской традиции, их авторами могут быть не абстрактные подлецы, а вполне почтенные и уважаемые граждане. Это Иркутск!

О природе доноса

• Интересно, что в XVIII—ХIХ веках слово «донос» не имело ярко выраженного негативного значения. Согласно словарю Владимира Даля, донос — это «не жалоба за себя, а объявление о каких-либо незаконных поступках другого». Современное значение слова «донос» — сугубо отрицательное. В юридическом словоупотреблении оно осталось только в формулировке «заведомо ложный донос».
• Известный русский писатель Даниил Гранин в своем эссе «Страх» писал: «Природа доносительства связана не только с законопорядком. Какие-то подспудные силы заставляют человека доносить на другого в силу вражды, зависти».
• Великий китайский мудрец Конфуций понимал, какую опасность несет вирус доносительства, как это разрушает личность человека и подрывает благополучие общества. Поэтому, когда император Шэ-гун похвастался перед ним прямотой некоего юноши, который выступил свидетелем в суде против родного отца, Конфуций ответил ему в том духе, что прямота заключается в том, чтобы члены семьи не закладывали друг друга.