Капитан и Ледокол (от 6 марта 2020)

Продолжение. Капитан и Ледокол (от 28 февраля 2020).

«Дураки вы, ваши благородия! — опять же в сердцах подумал Капитан. — Такую державу просрали, все мерялись, у кого шашка острее да конь быстрее. Никто не желал по сторонам смотреть». Отчего-то подумал о своем Ледоколе и о тех заложниках, которые прошли по его палубе в последний путь. «Вот зачем их так-то. Пусть враги, идейные, заговорщики, но не изуверы. Их грохнули дубиной, сбросили в Байкал. Тоже ведь обоснование нашли. Кричал ведь начальник палачам: «Спасибо за службу!» А дальше то, дальше какая логика выстроилась — те, кто Колчака без суда и следствия в Ангару спустил, припоминали, поди, своих товарищей, невинно убиенных, и тех тысяч и тысяч, которые были постреляны, пороты, пытаны. В долгу никто не хотел остаться, все воздали друг другу сторицей!»

Отчего-то переключился на размышление, что мог бы и не сесть на мель, если бы не гоняли их с Ледоколом по чистой воде, словно это мореходка какая под парусом, а не большой морской корабль. Можно было груз и гужом свезти. Дороги! Ах, дороги, пыль да туман. Так сделайте, наконец, эти чертовы дороги, как у других… Где-то ведь могут!

Ледокол вдруг «пошевелился». Не удержался, дернулся, заскрипел в своем трюмовом нутре.

Капитан прислушался. Все тихо.

— Смотри-ка, почувствовал, что я его поминаю. Чай, не железный, стальной! Тонкая натура.

Капитан вернулся к чтению. Сюжет его захватил, и он уже с нетерпением хотел узнать, чем закончится эта история подполковника Недочетова.

«…После панихиды, когда четверо солдат взялись за гроб, вышла заминка. Гроб оказался не под силу тяжелым. Адъютант злобно сверкнул глазами; шагнул к гробу и взялся помочь; вслед за ним ухватился за гроб еще один офицер, испуганно и многозначительно взглянувший на адъютанта».

Капитан разозлился не на шутку. — Господи, ну ничего толком не могут сделать — ни украсть, ни покараулить. На мелочах горят, должны были догадаться, что золотишко тяжелое…

Особенно разозлило Капитана, когда во время банальной пьянки адъютант раскрыл «секрет» жрице любви, которая была в отступающем отряде.

Деньги кто-то должен был охранять. И это право должно было стать причиной нового конфликта. Подспудно Капитан ожидал такое развитие сюжета, и когда он дошел до главы «Волки грызутся», чуть было не воскликнул: «Я так и думал!»

«— …Ваши люди мало надежны! — нагло поблескивал цыганскими глазами (и серьга по-цыгански в левом ухе сверкала у него!). — На них в таком деле никак положиться нельзя! А мои — будьте покойны!..

— У нас есть офицерский отряд! — сухо ответил полковник. —Это самая надежная часть!

— Я не спорю — надежная. Ну, пусть охраняют документы… зеленые ящики! — пошутил Агафонов.

— Я прошу без насмешек! — нахмурился полковник. — Извольте помнить, что здесь есть выше вас чином.

— Я командир самостоятельной части! — выпрямился хорунжий. —Я сам себе старший… У меня один начальник — атаман Семенов!

— Ваша самостоятельная часть только и умеет, что пьянствовать и дебоширить, — вступился кто-то из офицеров. — Вы сначала уймите своих людей…

— Мои люди еще покажут себя! Да дело ли в этом. Я еще раз повторяю: караул у гроба должен перейти ко мне! А то ваш отряд, который полками дезертирует, разнюхает, в чем дело, — и прощай денежки!..»

Капитан написал на полях: «Бардак и позор. Вечно все выясняют: у кого сабля длиннее. Ясно и так. Самая длинная у Колчака, потом у Семенова… Вот так они и профукали белое движение, все выясняя, у кого длиннее да острее… Гольдберг — хороший писатель».

«Пили с подъемом, с треском. Кончился утомительный (да и опасный) поход. Худшее осталось позади. Пили за будущие победы, за свержение насильников, захвативших власть. Пили за святую Русь, за порядок. Пили за женщин (настоящих, не за этих вот!). Пили шумно, весело, угарно».

Капитан неодобрительно хлопнул по книге. Ну точно, все пропили. Это надо ж такую империю угробить! И подтверждение тому нашел через пару страниц, где писатель Гольдберг рассказал о стае красных партизан, которая ночью «скатилась с хребта, врезалась в спящий белый отряд, откромсала от него добрую половину (а в половине-то этой красильниковцы, истребители, гроб), как смяла хвост отряда (из тех, ненадежных), как обожгла внезапностью, огнем, яростью, как захватила добычу!»

Капитан дочитал рассказ Исаака Гольдберга «Гроб подполковника Недочетова», закрыл книгу и долго смотрел на обложку.

— Хороший рассказ. Все как было! Обещаю вашу книгу, товарищ Гольдберг, дочитать до последней странички.

Ледокол. Он и Она

Ну и попал я в передрягу. Кочегар Петр любил приговаривать после каждой порции угля, заброшенной в топку котла: «Я попал», а когда часть топлива падала рядом, он кричал: «Я влетел!» Чтобы как-то отличаться от Петра, я добавил, как мне кажется, красивое слово «передряга». Почему вдруг вспомнил о передряге? Ее часто поминал с добавлением «так-перетак» другой кочегар — Фомич. Фомич считал кочегарку моим сердцем. Он частенько прикладывался к зеленоватой бутылке, в которой была мерзкая на запах жидкость. Не та, что перепадала мне, когда механик Кузьмин, которого в экипаже нарекли Доктор Борменталь за его умение лечить мои шестеренки и рычаги, брал специальную тряпицу и, смочив ее чистейшим, как он заявлял, денатуратом, начинал чистить какие-то особо важные детали в моей системе.

Так вот, он считал, что «передряга» — это что-то такое сложное и несущее опасность. Я честно пытался понять, что такое «передряга» в моем случае. Глядя на поведение Фомича после его «свидания» с зеленой бутылкой, я было подумал, что передряга очень походит на блуждание в тумане, когда не видно ничего, ну ничего — ни воды, ни берегов, ни островершинных саянских отрогов, и даже неба. И как Фомич, идешь медленно, громко сигналишь о своем присутствии. …Но тогда я не знал, что значит сидеть на мели с пробитым дном по пояс в воде.

Человеческими передрягами меня давно не удивишь. Видал я их, и когда работал в паре со старшим братом «Байкалом», и потом, после его гибели, когда осиротел и стал тащить ледокольную лямку в одиночку.

Нынче точно передряга. Капитан ждет наказания, а я жду, когда меня стащат с банки, залатают и отправят в новый рейс.

Обычно мне некогда рассуждать. Но сейчас, сидя без работы, больше заняться нечем. Только размышлять и вспоминать. Как говорится, выбор небольшой, но содержательный. Я знаю, Капитан тоже не спит, возможно со мной за компанию. Это он, конечно, зря, я все-таки стальной, а у него нервы не железные. У машин бывает усталость металла, а у людей? Может быть, большой стаж? Капитан лет тридцать, а может, и больше на воде живет. Отсырел, поди. Шутка, имею право и пошутить.

Интересно, он помнит, как его карьера начиналась? Я лично про себя — все, до последней заклепочки!

…На мою сборку народу собралось чуть меньше, чем когда строили братика, но все равно прилично. 290 душ ежедневно шли к стапелю, где еще недавно красовался паром-ледокол «Байкал», в мастерские, в склады…

Когда «Байкал» увели на рейд, на его место встал я. Мастера торопились. Я почти как человек рождался, годик с хвостиком ушел. 25 июля 1900 года под фанфары со стапеля столкнули меня в море.

Помню, все вокруг кричали «Ура!», аплодировали, свистели. Оркестр марш играл. Было так громко, что я, кажется, машины своей не слышал.

А перед тем, как поехал на специальных санках в воду, люди говорили, говорили, говорили…. А мне было забавно — ведь это я был призван возить, а тут меня повезли. Кстати, мне понравилось — в воду ушел на салазках, с ветерком!

Начальник края, целый генерал от инфантерии, долго рассуждал, даже слезу пустил. Помню солнце, прохладный ветерок с Байкала. Барышни в белых платьях, зонтики от солнца, их ветром сдувало… Ребятня бегает веселится. Праздник!

Капитану было сколько лет? Да немного, безусый вьюноша. Юнга, по-нашему. Он тоже на верфи работал, кажется в механическом, но мечтал бороздить моря. Я его сразу приметил: неспешный, рассудительный. Во все мелочи вникал. Бывало, подойдет к корпусу, погладит, ладони прислонит и замрет, словно слушает мою стальную одежду. Когда меня на воду спускали, заметил его в толпе. Он смотрел на меня с таким обожанием, что я невольно подумал: хороший бы из него капитан вышел! Даже во взгляде на корабль такая нежность!

…Мне кажется, я посимпатичнее братика «Байкала» получился. Он огромный, широкий, медлительный. Он трудяга, толкач. Ему от роду написано было поезда возить. А я бойкий, изящный… Ему в помощь придан, на мне пассажиры, багаж. Можете сами убедиться, как я хорош! На всех фото выгляжу просто изумительно. Вы смотрите, смотрите, а я про себя еще порассказываю, нам же торопиться некуда… Задержите взгляд и оцените надстройку. Хороша, нечего сказать. Все строго, но до чего же изысканно! Сделали ее совсем небольшой, трубы чуть скошены назад. А борта «завалили» чуть внутрь. Так инженеры решили. Думаю, чтобы меньше с торосами соприкасаться. Такой стиль визуально придавал мне стремительность. И смотрелось это стильно, фарсово, что ли!..

После братика «Байкала» я был самым большим кораблем на море. Определили мне от рождения длины 61 метр, ширины 10,7 метра. А высота бортов 7,6 метра. Так что был роста хорошего, осанистый и крепкий в поясе. Осадка кормой при полной загрузке 4,7 метра. И если в меня загружали 230 тонн черемховского угля, и если работали все огнетрубные котлы, то я мог бороздить море больше ста часов!

Мне нравилось все, что делали со мной люди. Они помогали мне ощущать силу и полезность, конечно. И даже в порту, когда механизмы отдыхали, а котлы не требовали угля, я все равно чувствовал, как красив и могуч мой корпус, режущий и крошащий лед, чтобы другие корабли, чтобы пассажиры могли путешествовать с комфортом. А сейчас сижу на мели, как последний допотопный пароходик, как обычная мореходка, сам с собой вот разговариваю. Хотя одиночество дело полезное. Да и не так уж одинок я — Капитан со мной, в своей капитанской каюте. Кстати, в моих каютах первого и второго классов могли разместиться 60 человек, а в кормовой части в каютах третьего класса могли путешествовать еще 100.

Когда братик принимал железнодорожный состав и уходил на противоположный берег к Мысовой, в мои каюты заходили пассажиры. Если на Байкале становилось ветрено и прохладно, а то и вовсе холодно, люди устраивались в теплых помещениях. Несколько часов пути быстро пролетали в разговорах за чаем, чтением газет, игрой в шахматы или другими настольными играми.

…Эту парочку я приметил сразу, еще до того, как они ступили на палубу. Боже, как же она была хороша! Хороша и прекрасна! Невысокого роста, пышные светлые волосы обрамляли оригинальное личико с огромными глазами. Волосы падали на плечи, от бриза они постоянно разлетались и снова, и снова беспорядочно падали на плечи, на лоб, лицо, и ей приходилось поправлять их, откидывая то влево, то вправо, открывая карие, с каким-то яшмовым оттенком глаза, тонкие упрямые губы.

Эта публикация — газетный вариант повести «Капитан и Ледокол». Продолжение — в следующем номере еженедельника «Пятница».