Капитан и Ледокол (от 17 января 2020)
Необходимое предисловие автора
Весной 2019 года произошло несколько событий, которые все вместе и составили то стечение обстоятельств, приведшее к рождению этой повести. По порядку.
Однажды, будучи в Ялте, заглянул в тамошний антикварный магазинчик, который встретился на пути. Каково же было мое изумление, когда на вопрос «Есть ли что-то связанное с Сибирью, Байкалом?» мне показали пачку открыток, на которых более века назад запечатлели строительство Кругобайкальской железной дороги, ледоколы «Байкал» и «Ангара», виды самого Байкала. Я увез их с собой, на родную иркутскую землю, а после не переставал удивляться маршрутам движения исторических артефактов.
В это же время, изучая историю жизни одного видного сибирского литератора, впервые прочитал стихи о зверской казни 31(!!!) революционера на ледоколе «Ангара». Палачами были колчаковцы и семеновцы.
Совпадение, иначе и не назовешь, — в это же время вспыхнула с новой силой общественная дискуссия о памятнике адмиралу Колчаку, который воздвигли в Иркутске.
В это же время подоспел юбилей Николая Салацкого, председателя Иркутского горисполкома (по-современному — мэра). Он руководил городом в 60—70-х гг. ХХ века и, будучи в тренде некой градостроительной концепции, посносил немало замечательных исторических заборов, изукрашенных удивительным литьем XIX века. А когда на пенсии стал председателем Иркутского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры — ВООПИК, снесенные заборы и решетки восстановил. И он же сыграл ключевую роль в спасении для города одного из первых российских ледоколов — «Ангара», который во время Гражданской войны колчаковцы с союзниками чуть было не угробили вслед за паромом-ледоколом «Байкал».
А далее и вовсе подули мистические ветры. В связи с принятием закона о запрете лова омуля на Байкале в народе заговорили о том, что во всем виноваты чехи. Однажды, а именно в 60-х годах ХХ века, их уже обвиняли в истреблении этого байкальского эндемика. Почему именно чехи? Где Чехия, а где Байкал! Но ветры памяти не утихают никогда, и именно чехи, конечно, возникли неслучайно. Во время Гражданской войны они сыграли роковую роль в нашей истории — оказавшись в России в годы Первой мировой войны в качестве боевого корпуса Австро-Венгерской армии, они практически контролировали Транссиб — главную транспортную магистраль России, а уж Сибири тем более. Именно чехи во многом способствовали аресту Колчака большевиками. И это они охраняли золотой эшелон адмирала. Они грабили нас, забивая железнодорожные вагоны всем, чем только можно — от обуви до медикаментов, от оружия до обмундирования, мечтая вывезти все это добро по Транссибу на восток и далее — к себе на родину.
Каким-то историческим ветром те события были перенесены в современную инфосферу. Историческая память штука странная, непредсказуемая.
А еще, еще, еще, еще… Еще, путешествуя по Байкалу, работая в архивах и библиотеках, обнаружил я хоть и известный, но плохо прописанный в истории сюжет со строительством во время Русско-японской войны 1904—1905-х гг. на Байкале самой настоящей ледовой железнодорожной магистрали с путями, разъездами, паровозами, вагонами, водокачками и прочим железнодорожным хозяйством. Эта странная и, пожалуй, единственная в таких масштабах дорога привела к появлению целого городка, который возник на льду. Так появились госпитали для раненых, теплые бараки для ожидавших переправу, столовые, рестораны, склады и ремонтные мастерские…
Иркутск и Байкал стали важнейшими тыловыми точками воюющей страны. Великие князья правящей династии Романовых, военный министр Куропаткин, министр путей сообщения Хилков, известные литераторы зачастили в Иркутск, на Байкал, кто проездом, а кто, как Хилков, жил и работал здесь, обеспечивая русской армии необходимые ресурсы.
Все это и многое другое перемешалось и в итоге сложилось в эту историко-приключенческую повесть.
Здесь много документального, но и выдуманного достаточно. Последнее могло бы сложиться в реальности именно так.
Станислав Гольдфарб
Продолжение. Капитан и Ледокол (от 27 декабря 2019)
«В прошлом году управление «Кяхтинского пароходного Т-ва» своими действиями и распоряжениями доставляло обильный материал для разговоров среди коммерческого, делового люда г. Иркутска. Дело в том, что с начала 1887 года назначен был новый управляющий, до этого служивший там же механиком. Он зарекомендовал себя в глазах одного из участников Т-ва своей оригинальной закономерностью. Он взял на себя задачу увеличить доходы и уменьшить расходы Т-ва; но год кончился, и результат получился как раз обратный, т. к. увеличились расходы и уменьшились доходы.
...И вот начались сокращения, уменьшения, урезывания по всем направлениям. В силу таких обстоятельств между служащими и рабочими с одной стороны и управляющим с другой установились отношения самые недружелюбные. Так что когда в мае месяце сгорело механическое заведение, то все в один голос говорили, что это был поджог и что сделан он был в отместку за притеснения бедного рабочего люда. Семимесячное поднимание из воды парохода «Бурят» хорошо известно очень многим… Подробный рассказ об этом был бы весьма поучителен. Из него видно было бы, между прочим, как люди, со спокойной совестью тратя хозяйственные тысячи и подвергая опасности жизни десятков людей, учатся поднимать затопленные пароходы и т. д.».
Капитан раздосадованно, словно это касалось его лично, стукнул ладонью по столу. «Раздолбаи!» — подумал Капитан. Подумал не о ком-то конкретно, а так сказать, в целом, не исключая и себя самого.
Сесть на банку! Ну как такое могло случиться с его Ледоколом, с ним самим, опытным капитаном?!
Конечно, раздолбай. Никто не станет вспоминать подвиги прошлого. Скажут, потерял бдительность, притупилась острота руководства, профессионально заржавел.
Замполит Госпара, конечно же, вспомнит о его политической незрелости. Дались же эти эсеры, не выходят из головы. Замполит запросто что-нибудь такое приклеит. Без ярлыка нынче никак — надо сразу видеть, кто перед тобой!
Капитан налил еще полстакана и выпил.
В эсерах он точно не ходил, в душе симпатизировал Троцкому. И не потому, что понимал что-то в его речах и бесконечных статьях. Ни-ни, ничего не понимал, мудрено все у революционеров, плохо понятно для неподготовленного гражданина. Просто в душе протест жил — никак не укладывалось у Капитана в голове, что все беды в страну принес с собой один-единственный человек, пусть он и Троцкий. Экий силач, понимаешь!
Ледокол жалко, такое судно как консервную банку вскрыл! Ну вот прямо жалко! Хотя и немолод корабль, но машина еще хоть куда, и металл не устал.
Капитан подбросил в топку угля.
«С ума бы не сойти, беседую сам с собой. А с другой стороны, когда другой такой случай выпадет. Ишь, складно ведь получается. Сам себя спрашиваешь, сам себе и отвечаешь. Подумал-передумал, сказал — ответил. Чудно!»
…Капитан начал злиться. Так случалось всегда, когда он не мог дать ответ на, казалось бы, простой вопрос: и что? Вот же прицепилось словечко, как зараза какая. Не он придумал его. Это капитан Госпара Русин. Всякий раз, когда на совещаниях тот или иной оратор начинал расписывать успехи, Русин, глядя исподлобья, рявкал отрывисто и глухо: «И че?» Поди дай ответ! Тут уж не отвертеться, словесная пурга не покатит и никого обманет. Ибо на все вранье, показуху и бравурность снова последует начальственный окрик: «И че?»
Капитан посмотрел на буржуйку. Подбросил еще совочек угля и упал на лежанку поверх покрывала. Ничего не хотелось делать, даже раздеться ко сну.
Ледокол. Он, я и елка…
Ледокол почувствовал, что Капитан уснул. Точнее, услышал — все звуки, которые мог издавать человек, прекратились враз. Прислушался всем корпусом — тихо. В другое время тоже бы замер, войдя в свою родную причальную вилку, которую строили специально для старшего брата — парома-ледокола «Байкал» и для него — ледокола «Ангара». Люди знающие понимают, как выглядит эта самая вилка, а для тех, кто услышал о такой впервые, стоит глянуть на фотографии, там в кают-компании чуть ли не музей — по стенам в рамочках и брат «Байкал», и он, и капитаны, и причальные стенки, вилка слева, справа, посредине…
Как же приятно бывает просто постоять после ледового рейса, когда натруженная машина постепенно остывает от работы, когда все механизмы будут осмотрены и тщательно смазаны. Главный механик Тарасик лично проверит самые важные узлы, скажет каждому что-то особенно приятное, потрогает, погладит их, потом пропишет все необходимое для жизни. И на вот тебе, перед самым Новым годом такая непруха, самая настоящая беда.
«И хотя в нынешние времена Новый год, как раньше, не встречают, я воспитан по старым правилам. Капитан это знает. Дожидается, пока часы пробьют полночь, откупоривает бутылку и наливает в особый стеклянный фужер, как он говорит, настойку собственного приготовления. Капитан встает, молчит; я думаю, что тост он произносит про себя, и выпивает. Потом просто сидит расслабленный и никуда не спешит. Такие молчаливые тосты Капитан «говорит» три раза. Семьи у Капитана не было, так что встречали праздник обычно на троих: он, я и елка. Мне кажется, Капитану было не очень весело, но и не так чтоб уж очень грустно. В полночь после первого тоста Капитан выходил на палубу и бил в сигнальный колокол, а после третьего тоста спускался на берег и шел в поселок, который когда-то называли Баранчик, потом Порт Байкал.
Раньше, когда я был еще молод, на палубе ставили большую елку, которую наряжала вся команда. Было весело и дружно. По традиции каждый мог повесить свою игрушку. Некоторые шутники умудрялись оставить на елке гайки, ключи, манометры и термометры, даже кусочки угля превращали в смешных зверюшек. За лучшую игрушку давали право поздравить команду у елки. Капитан в каюте тоже елочку ставил, а вместо игрушек наряжал ее грецкими орехами и конфетами, укутанными в разноцветные золотинки и фантики. Так делали его родители. Из поселка уже под утро Капитан обязательно возвращался на корабль. Тогда он бывал навеселе, шумел у себя в каюте, бывало, даже пытался что-то спеть. Но лучше бы он этого не делал. Даже мне, стальному, казалось, что от его пения омуль в Байкале должен скрыться в глубине. Не знаю почему, но он любит повторять: «Мадам, позвольте, я рядом посижу», «Мадам, позвольте поцеловать вашу ручку»… Что к чему, какая «мадам», зачем «мадам», я точно не знаю. Никаких мадамов на самом деле у Капитана на Ледоколе не было. А за берег я не отвечаю. Но если была, хотелось бы поглядеть на эту мадам! Что же в ней такого, чтобы сам Капитан ей ручку целовал!
Да, были времена! А как я любил смотреть и помогать старшему брату «Байкалу»! Зрелище, когда он «глотал» железнодорожные вагоны, огромные ящики с грузом, было завораживающим. Составы входили на его палубу и скоро терялись где-то внутри — один, другой, третий… А ведь были еще каюты. Да какие! Помню, о них Капитан писал какому-то другу Сержу в далекий степной гарнизон Семипалатинск, затерянный в прииртышских степях. Он всегда читал написанное вслух, словно хотел услышать сам, как звучат его слова. А я всегда запоминал слово в слово: «Серж, такого комфорта, таких кают, как на «Байкале», я не встречал на других судах: самые дорогие, естественно, в первом классе. Там есть уже отдельные комфортабельные уборные с патентованными английскими умывальниками. В каюте холодная и горячая вода. А еще, друг мой, на этом пароме-ледоколе есть царские комнаты. Я, конечно, сомневаюсь, что государь или его семейство отправится в наш далекий северный уголок, чтобы специально прокатиться в каютах Ледокола, но высокие чины зачастили на восток, в наши незамерзающие порты. Уже несколько раз приезжали министр путей сообщения князь Хилков и военный министр генерал Куропаткин, так что царским комнатам пустыми не стоять.
Замечу, что вообще отделка кают парома-ледокола не бросается в глаза роскошью — типичная английская строгость. Даже в царских каютах мебель такая же, как и в первом классе. Столы и стулья на массивных бронзовых ножках, в стенах встроенные шкафы. Кроме того, в номерах есть спальня, уборная и ванная комната. Да, забыл уточнить, все эти сказочные номера в носовой части «Байкала». Каюты третьего класса в задней части корабля. Помещения в них так же удобны и хорошо обставлены».
От воспоминаний Ледокол ностальгически вздохнул. Внизу, там, где судно получило пробоину, что-то заскрипело и противно заскрежетало.
«Больно. Неужели воспоминания всегда так болезненны, — подумал Ледокол. — Нужно держать себя на плаву и не волноваться. Все-таки годы. Тружусь почти 30 лет. Интересно, сколько по человеческим меркам 30 ледокольных? Слышал от одной пассажирки с собачкой, что ее питомцу 10 лет, а по человеческим меркам — 40!» Ледокол задумался. Дыру в корпусе, конечно, залатают. На «распил» вряд ли отправят, хотя… Такой стали сейчас по всей Сибири не найдешь. Не дай бог, понадобится какому-нибудь заводу или колхозу! Обдерут ведь как липку!
«Нет, скорее всего, залатают — поставят цементный ящик, глядишь — навигацию-другую потянем. А там и капиталку присудят. Кто же, кроме меня, лед ломать будет — северный завоз, золотые прииски… Без меня, однако, экономии не будет.
Эх, как же хорошо работалось со старшим братиком «Байкалом», и даже когда в Гражданскую поставили на меня пушки и пулеметы, я не чувствовал страха и одиночества. Знал — братик где-то рядом. Все-таки странное время было: то красные, то белые мной рулили. Забавные люди, я точно помню, покрашенных не было: на вид обычные, бледные, худые, еще темненькие, наверное от солнца. Но когда ругались, обязательно цвет поминали. Я парочку выражений помню: «Ах ты сволочь краснопузая» или вот это: «Кровопиец золотопогонный»…
Эта публикация — газетный вариант повести «Капитан и Ледокол». Продолжение — в следующем номере еженедельника «Пятница».
Популярные материалы по тегам статьи:
