Капитан и Ледокол (от 14 февраля 2020)
Станислав Гольдфарб — доктор исторических наук, заведующий кафедрой массовых коммуникаций и мультимедиа Иркутского госуниверситета, краевед, автор монографий и научно-популярных книг. «Путешествуя по Байкалу, работая в архивах и библиотеках, обнаружил я хоть и известный, но плохо прописанный в истории сюжет со строительством во время Русско-японской войны 1904-1905-х гг. на Байкале самой настоящей ледовой железнодорожной магистрали с путями, разъездами, паровозами, вагонами, водокачками и прочим железнодорожным хозяйством. Эта странная и, пожалуй, единственная в таких масштабах дорога привела к появлению целого городка, который возник на льду. Так появились госпиталя для раненых, теплые бараки для ожидающих переправу, столовые, рестораны, склады и ремонтные мастерские: Иркутск и Байкал стали важнейшими тыловыми точками воюющей страны… Все это и многое другое перемешалось и в итоге сложилось в эту историко-приключенческую повесть. Здесь много документального, но и выдуманного достаточно», — рассказывает Станислав Иосифович историю рождения повести «Капитан и Ледокол».
Продолжение. Капитан и Ледокол (от 7 февраля 2020).
— Давай маленько побурханим. Ты знаешь, я не любитель, но традиции нарушать нельзя.
Молчанов извлек из кармана фляжечку и две маленькие металлические стопочки.
— За традиции, Иван.
— За жизнь, Толя.
Они еще помолчали какое-то время, Байкал тоже, казалось, приутих. Ветерок и вовсе прекратился. Только шум от разбегающейся волны по ходу корабля.
— Тридцать один, — нарушив идиллию, произнес Молчанов.
Ольхон вопросительно посмотрел на товарища.
— Я так назвал это стихотворение. Послушаешь?
— С радостью!
1.
В контрразведке много глаз,
В контрразведке много рук...
— Забирайте в этот раз
И подростков и старух.
И как только восход,
Всех их — в расход.
Ветер по дворам юлит,
Липнет ласково-спелый снег.
За углами стоят патрули.
Не пройдет ни один человек.
Просочится день белизной,
Загорится последний бой.
Если где-нибудь крикнул петух,
Напрягай до отказа слух.
Если где-нибудь робкий шаг,
Окрик: «Стой!»
— Забрать в штаб!
— Наступление красных там.
— Фронт прорвали здесь.
— Мы покажем большевикам
Нашу месть!..
— Никаких, никаких перемен
Не допустит Жанен!
В смутных улицах патрули.
Эй, не спрашивай, знай пали.
2.
У подъезда хрипит «паккард».
Генерала укутали в мех.
— Ну, поручик, прощайте пока.
В контрразведке — забрать всех!..
По дороге снежную пыль
Крутит, вертит автомобиль.
По дороге ряды саней.
В грозном городе нет огней,
В грозном городе вырос слух:
Отступают белые с двух.
3.
Сонный берег, сонный мол.
В полночь к пристани —
ледокол...
Капитану приказ дан.
Приготовил все капитан.
По дороге: скрип, шум.
— Капитан,
арестованных в трюм!
Капитану приказ:
— Разводить пары!
Колет волны сталь «Ангары».
— Команде быть на своих местах,
Команде неведомы
слабость и страх.
Суров ледокол,
между волн не юлит.
Команде страшны
на берегу патрули.
От берега мчится на всех парах.
Колет волны ледокол «Ангара».
Темного берега
не видать впереди.
Полковник сказал:
— По одному выводи!
4.
Колотушка — сбивать лед.
А палач без промаха бьет.
Ветер по морю мчится в галоп.
Ветер бесится, мечется.
Сколько там еще будет голов?
И опять, и опять льет.
Баргузин завывает злей.
Колотушка косит людей,
Ой, гремит, гудит баргузин!
В море путаница трупов и льдин.
Кровью выклеен
борт на восток....
Кочегару б морозу глоток.
Кочегар на палубу вышел.
Кочегар остановился, не дышит.
Снова стоны, и хруст, и хряст.
Кочегар в люке увяз.
Он не знает, что делать...
Стали черные волосы белыми...
Капитану брызги слепят глаза.
Снова приказ:
— Повернуть назад!
5.
Утром матрос на вахту встал.
Смотрит матрос — борт ал.
Накрепко приковал мороз
к палубе человеческий мозг.
Через горы сочится
Морозный рассвет.
— Капитан, арестованных
в трюме нет!
6.
Глыбой незыблемой — гор гряда.
Бегут вперегонку дни, года.
И часто, когда Байкал пуст,
Слышится хрупкий хруст.
И часто, часто
под шорох льдин
качаются в озере
тридцать один.
Молчанов закончил читать. Ольхон как-то неуклюже поднялся и обнял его.
— Спасибо, Иван, сильно, даже если не знать всей этой страшной истории. Пусть война, пусть месть, пусть вражда, но чтобы так по-зверски, так кровожадно убить 31 человека! В моей голове не укладывается! С ума сойти, просто немыслимое дело.
— Оказалось, мыслимое!
— Куда же верховный правитель смотрел? Или не знал, что творят его генералы? Вот тебе и знаменитый полярник, исследователь! Как же так, Иван, как это может сойтись в одном человеке — подвиг и страшное преступление.
— Тебе ли не знать, что творили колчаковцы в деревнях. Ты объездил весь край по оба байкальских берега. Потому белые и проиграли в Гражданскую, что могли до такого дойти. Пороли, вешали, убивали, за то мир их не принял.
— Иван, я ведь тоже сидел по приговору советского суда. Как участник литературной группы «Перевал».
— Знаю я все, Толя, не продолжай, не береди свои раны. Ничего плохого ты не совершил, это время такое, слова такие, поступки. Пройдет, но не знаю когда.
— Я до сих пор вздрагиваю каждый раз, когда раздается стук в дверь. Ничего не могу с собой поделать, какой-то животный страх внутри. Его вбил в меня следователь на допросах. Иван, мы литературой жили. Никаких вредительств за нами не числилось.
— Да знаю я, не продолжай. Все хорошо. И то, что было, слава богу, уже позади!
Ольхон внимательно посмотрел на товарища.
— Ты уверен, Иван? Ты это знаешь или чувствуешь?
— Уверен! Как страх изживем из себя, так и пройдет.
— Понимаю... Но он не проходит...
Ольхон махнул рукой:
— Пойдем к команде. Сегодня будет торжественный ужин в нашу честь. Будем стихи читать. И выпьем за поэзию. Вот ее у нас никто не заберет!
...В тот вечер в кубрике собрался весь экипаж, свободный от службы. И до самой ночи звучали стихи...
Ледокол. Судьбу не выбирают ни корабли, ни люди
Строчки молчановского стихотворения «Тридцать один» Ледокол слушал с содроганием. Откуда было команде знать, отчего вдруг корабль несколько раз словно бы остановился на полном ходу. Старпом и стармех бросились в трюм, затем в машинное, но ничего особенного не обнаружили — все работало в штатном режиме. Правда, кочегары заметили, что давление начало расти, и сразу убавили его от греха подальше. Стоявший у штурвала старпом почувствовал, что корабль стал как-то тяжело «наезжать» на волну. Все списали на особенности Байкала. А на самом деле на всю сталь Ледокола нахлынули воспоминания... Да и хорошо, что все нюансы поведения корабля списали на природный фактор. Еще бы специалистов стали вызывать, а это всего лишь личное дело Ледокола.
Ледокол вспомнил, что такое же потрясение испытал, когда увидел уничтоженный корпус брата, парома-ледокола «Байкал». Месиво из металла, обгорелая, почерневшая от копоти обшивка, упавшие трубы... Ничто, совершенно ничто не напоминало в этой груде покореженного человеческого труда величавого морского красавца, трудягу.
Он и в военных действиях-то участия толком не принимал. Пальба, как рассказывали очевидцы, началась неожиданно. Брат в это время крейсировал недалеко от Мысовска. Первый же снаряд, выпущенный белыми, угодил точно в паром-ледокол, другой снаряд стал причиной пожара. Белые явно пристрелялись — снаряды сыпались кучно. И когда один из них угодил в середину корпуса, пробив деревянную надстройку, стало ясно — это конец. Вспыхнула смазка, полыхнуло горючее и уголь. Тушить пожар попытались с «Кругобайкальца», да куда там. Струя воды пожарного насоса даже не достигала корпуса «Байкала». Все было кончено.
«Бедный братец, такая несправедливость. Судьбу, конечно, не вбирают, ни люди, ни корабли, но все-таки. Столько времени было затрачено на его появление, чтобы в одно мгновение уничтожить...
Кажется, в октябре меня отправили за телом брата. Я привел все, что осталось от парома-ледокола, на станцию Байкал, завел в вилку, откуда он все эти годы уходил в ледовые маршруты. Братик так и стоял на своей стоянке до лета 1920 года. Потом его утащили в Танхой, потом вновь на станцию Байкал. Никто не хотел восстанавливать корабль. Котлы сняли и раздали заводам. В возрасте чуть больше 29 мой брат, первый российский паром-ледокол «Байкал», был разрезан на металл. Я остался один.
Ах, братец, как сложно остаться одному. Говорят, что одиночество прекрасно. Не знаю, касается ли это ледоколов. Их и так слишком мало. Это ведь только на вид мы стальные и нервы у нас стальные. Порой и сталь не выдерживает напряжения. Мы ходили в рейсы в любую погоду, тогда еще никто не придумал термин «всепогодный», но по сути мы были пионерами. Нас загружали, как любят говорить люди, «выше крыши», нам не давали ни сна ни отдыха. А вместе с нами и команда, которая трудилась наравне с ледоколами. Порой уставший и вымотанный экипаж допускал ошибки. На Байкале зимой нередко сталкиваешься с галлюцинациями. Игра льда и света порождает картинки, которых в реальности нет. Такое могло случиться и сейчас, когда меня посадили на мель. Вот кажется, это снежный ком, а на самом деле — ледяной торос; видишь Хамар-Дабан вдалеке, и вдруг он начинает расти на глазах и берег приближается быстро-быстро... Иллюзия! Красивое слово!
Мне никак нельзя быть близко к берегу. Сесть на мель проще простого. Но тогда приходит большая беда. Снять такой корабль чрезвычайно сложно. Нужно много механизмов, много людей и много времени. А это все всегда в большом дефиците.
В 1906 году, когда Кругобайкальскую железную дорогу в основном закончили, моя каждодневная помощь оказалась лишней. Хотели загрузить меня северным завозом, но здешние пароходовладельцы стали писать письма самому императору. Они были твердо уверены, что ледокол «Ангара» один сможет сделать то, что раньше делали все корабли на Байкале. И тогда пароходчики разорятся. Их испуг не прошел даром. Почти всю навигацию 1907 года я так и простоял в доке. Как это по-нашему, чтобы целый ледокол стоял на приколе. Да хоть бы разобрали по винтику и отправили в какие-нибудь северные широты, где я крошил бы лед и прокладывал пути другим судам. Но нет — мой экипаж сократили, и только спустя десять лет я снова отправился в рейс до Нижнеангарска».
Эта публикация — газетный вариант повести «Капитан и Ледокол». Продолжение — в следующем номере еженедельника «Пятница».
Популярные материалы по тегам статьи:
