Иркутяне со стеклянных негативов

Ровно 20 лет назад, в 1999 году, известный иркутский краевед Иван Иванович Козлов передал в Музей истории города Иркутска коллекцию стеклянных негативов. «Их, как положено, записали во все книги учета, а сейчас пришло время попытаться установить, кто же те люди, что смотрят на нас со старинных стеклянных пластинок», — говорит Ольга Александровна Чернявская, старший научный сотрудник Музея истории города Иркутска имени А.М.Сибирякова. Сегодня в «Пятнице» обозреватель Оксана Гордеева рассказывает о фотографиях, восстановленных с тех негативов, что хранятся в архивах музея.

Стеклянные негативы — свидетели одного из этапов развития фотографии. В 1871 году английский врач Ричард Мэддокс изобрел способ, позволяющий обрабатывать стеклянные пластины желатином и, главное, хранить их в подготовленном виде до момента съемки. Фотографы освободились наконец от создания фотоматериалов своими руками.

В коллекции Музея истории Иркутска около двухсот стеклянных негативов с изображениями иркутян. Смотришь на эти фотографии, и не верится, что этих людей давным-давно нет на свете. Наоборот, не покидает ощущение, что все они живы. Кажется, фотограф застал этих людей в один из самых будничных дней. И вспоминаются цветаевские строчки: «Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали. Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли…»

— В Иркутске с 1891 по 1927 год в Жандармском переулке существовало ателье «Сибирская фотография», которое держал прямо в своей усадьбе Дмитрий Николаевич Мамонов, — рассказывает Ольга Александровна Чернявская. — Деревянный дом Мамонова, кстати, стоит до сих пор, только переулок из Жандармского переименовали в Милицейский. Похоже, у Дмитрия Николаевича не было большого запаса задников для создания композиций, и он оживлял фотографию с помощью разной мебели и гипсовой скульптуры собаки, которую часто ставил в кадр, — показывает мне несколько фотографий с «мамоновской» собакой Ольга Александровна. — И для нас она стала таким своеобразным атрибутом, который помогает нам теперь идентифицировать фото, сделанное в салоне Мамонова.

Почти все иркутяне, которых мы видим на фотографиях, безымянные. Но можно тем не менее легко узнать жену фотографа — он ее часто снимал. Знать бы еще, как ее звали! Снимал молодой счастливой девушкой, а потом — в возрасте лет 40—50. Еще есть фото сестры Мамонова — она с палитрой и красками в руках, в образе художницы на этюдах или она и была художницей?

Интересны фотографии священнослужителей — их много.

— Я могу со стопроцентной точностью сказать, кто этот архиепископ, — показывает и рассказывает секретарь Иркутской епархии отец Стефан Бажков, к которому мы обратились за помощью. — Это Тихон Донебин. Он правил нашей епархией с 28 марта 1892 года до 29 июля 1911 года. Почти двадцать лет! Тихон был родом из Рязанской губернии, служил ректором Ставропольской, затем Казанской духовных семинарий. Будучи епископом Енисейским и Красноярским (1886—1892 годы), совершил длительные поездки сначала в Минусинский и Ачинский округа, затем в Туруханский край, а это более 3000 верст. При отсутствии дорог в тех краях и транспорта можно представить, какими трудными и долгими были эти экспедиции. С 1892 по 1911 год был архиепископом Иркутским и Нерченским. За 19 лет управления епархией архиепископом Тихоном построено 25 храмов и открыто столько же приходов, организовано 100 церковно-приходских школ, открыты 4 второклассные школы и построена церковно-учительская семинария. В годы его правления епархией были построены здания Иркутского мужского духовного училища и Иркутского женского духовного училища. Епископ Тихон был членом комиссий по освидетельствованию останков святителя Софрония и затем ходатайствовал о канонизации Софрония Иркутского.

Скончался Тихон 28 июня 1911 года на загородной даче близ Иркутска. Был похоронен в усыпальнице Казанского кафедрального собора Иркутска.

И это жизненная история лишь одного священнослужителя из десятка запечатленных на стеклонегативах коллекции Музея Иркутска.

— Групповое фото священников тоже очень интересное, — продолжает вместе с нами рассматривать фотографии секретарь Иркутской епархии священник Стефан Бажков. (Кстати, его дипломная работа была посвящена священникам Иркутской епархии ХIХ — начала ХХ веков. — Ред.)

— Я не могу, к сожалению, определить, кто на этом фото. Зато могу сказать кое-что о наградах священников. Вот, например, в центре сидит священник в камилавке. Камилавка — это головной убор цилиндрической формы, обычно фиолетового, синего или черного цвета. Раньше камилавка была редкой наградой, ею поощряли священников за особые заслуги. У этого же иерея на ленте орден Святой Анны 2-й степени, орден Святой Анны на груди и наперсный крест, выдаваемый Священным Синодом за выслугу лет (больше 25 лет службы). На мой взгляд, этот иерей внешне очень похож на протоиерея Феодора Верномудрова. Но точно известно, что он был награжден орденом Святой Анны 2-й степени 06.05.1911 года. У других священников — наперсные кресты, которые давались за выслугу лет. Скорее всего, все эти люди — преподаватели Иркутской духовной семинарии, училища или члены какого-то комитета.

Конечно, страшно даже подумать, что стало с этими священниками после октября 1917-го. Революция не только объявила священство враждебным классом, но и привела в действие машину террора. Если посмотреть список епископов Иркутской епархии, то в двадцатых годах они менялись каждый год. И оставались на своем служении всего лишь по нескольку месяцев.

Достаточно вспомнить жизнь Луки Войно-Ясенецкого, который отбывал ссылку в Сибири, у нас в Иркутской области (на реке Чуне в Богучанах), и в Туруханском крае, за полярным кругом, чтобы узнать, как относилась советская власть к епископам Русской православной церкви. У Луки Войно-Ясенецкого была и мирская профессия — он был крупным ученым-хирургом, написал научную работу «Очерки гнойной хирургии», которая была отмечена Сталинской премией. По его учебнику училось не одно поколение медиков в СССР. То, что он был известным хирургом, спасло его от расстрела.

«В Богучанах я оперировал больного, у которого был нагноившийся эхинококк печени, и через несколько месяцев, возвращаясь из Хаи, нашел его вполне здоровым, — пишет хирург-священник в своей автобиографии. — В Хае мне довелось оперировать у старика катаракту в исключительной обстановке. У меня были с собой набор глазных инструментов и маленький стерилизатор. В пустой нежилой избе я уложил старика на узкую лавку под окном и в полном одиночестве сделал ему экстракцию катаракты. Операция прошла вполне успешно… На полдороге до Богучан мы ночевали в лесной избушке. Дальше ехали на телеге. Затем плыли по Ангаре на лодках, причем пришлось миновать опасные пороги. Вечером на берегу Енисея против устья Ангары мы с монахинями служили под открытым небом незабываемую вечерню. По прибытии в Енисейск я был заключен в тюрьму в одиночную камеру. Ночью я подвергся такому нападению клопов, что нельзя было и представить себе. Вся подушка, постель и стены камеры покрыты почти сплошным слоем клопов. Я зажег свечу и начал поджигать клопов. Эффект был просто поразительным. Через час в камере не осталось ни одного клопа. Они, по-видимому, как-то сказали друг другу: «Спасайтесь, братцы! Здесь поджигают!»

К сожалению, о судьбах иркутских священников после революции мы знаем немного. В книге Лидии Ивановны Тамм «Записки иркутянки» (уникальное описание жизни и быта в Иркутске начала XX века. — Ред.) упоминается несколько имен священников, которые жили неподалеку и с которыми дружила бабушка Лидии Тамм. Возможно, кто-то из них изображен на этих старинных фотографиях.