Декабристское село Оёк

На полпути до Усть-Орды, в 40 километрах от Иркутска стоит крупное село Оёк. В нем проживает 3,7 тыс. жителей. Село, которое летом встречает придорож­ной торговлей.

В 2022 году здесь побывал известный путешественник varandej, который в своём «Живом журнале» опубликовал текст и разместил много фотографий. Публикуем текст с сокращениями.

С тракта хорошо видна главная достопримечательность – Успен­ская церковь. К ней мы направи­лись по извилистым сельским улочкам.

Покосившиеся маленькие избы с венцами под конёк выдают, что село очень старое. Основателем его считается Леонтий Кислян­ский – православный поляк на царской службе, живописец Ору­жейной палаты и рудознатец. В двух специальностях нет противо­речия: искал Кислянский в основ­ном сырьё для красок, а нашел первую сибирскую нефть около Иркутска, куда отправился в 1683 году во главе экспедиции.

Его приезд совпал с отставкой первого воеводы Ивана Власова, и вот уже Кислянский сам стал главой Прибайкалья. Воеводой в Иркутском остроге он прослужил до самой смерти в 1689 году, и вот в 1688 году то ли основал, то ли закрепил за первопоселенцами Тимофеевым, Сорокиным и Еме­льяновым пашню Оёк при впаде­нии в Куду одноимённой речки.

Расположенное на плодородных бурятских кочевьях, в двух-, трёх­дневных переходах от Иркутска по Якутскому тракту, селение стре­мительно разрослось, пополняясь в основном переселенцами с Рус­ского Севера и безземельными крестьянами других сибирских пашен. К началу XIX века волост­ной Оёк с шестью тысячами жите­лей входил в пятёрку крупнейших сёл Иркутского уезда.

В 1926-30 годах Оёк даже успел побыть райцентром, да и в наши дни явно не бедствует. Несмотря на обилие заброшенных изб, с начала XXI века Оёк не только не сдал, но и даже подрос на несколь­ко сотен жителей. Пыльные закоу­лочки вывели нас к асфальтовой улице Кирова, которая когда-то называлась Трактовой и была частью дороги в Якутск. На ней немало старых изб с резными наличниками и воротами, высоки­ми и мощными, как дарвазы кишлаков Туркестана. Кое-где попадаются и явно купеческие дома, у владельцев которых пут­ники могли подковать лошадей, переночевать, прогулять добытый в Бодайбо самородок.

На Трактовой таких домов стоя­ло явно больше, чем на улице Кирова. Вот на чёрно-белых фото из музея видны волостная управа, крестьянская изба и сельская больница. Нынешний центр села смотрится гораздо современнее. Особенно примечательна пара магазинов справа (если ехать от Иркутска) – один с добротной советской вывеской, другой с неподдающейся краткому описа­нию формой крыши.

Но в общем все дороги Оёка приводят к не по-сельски огром­ному Дому культуры 1980-х годов. На его первом этаже обитает кра­еведческий музей с радушной и очень компетентной директоршей Салисой Шамильевной и внуши­тельной экспозицией предметов крестьянского быта.

Музей в Оёке появился очень вовремя – в 1987 году, накануне постсоветского коллапса, и боль­шинство вещей были оставлены здесь теми, кто бросал свои дома, уезжая в города за лучшей долей.

Коллекция формировалась столь успешно, что периодически сюда приезжали иркутяне из областного музея и забирали себе часть экспонатов. А вот выставка ткачества особенно ценна потому, что слово «Оёк» скорее всего переводится с бурятского как «ткацкое». В окрестностях многие речки и урочища носят ремеслен­ные названия. В том числе пере­водные, как Токаревщина за доро­гой или огромное Хомутово ближе к Иркутску. Молва же считает, что название селу дал возглас «Ой, ёёёёёё!», который издавали то ли поселенцы, ломавшие на здешних ухабах свои телеги, то ли буряты, насильно крещённые в ледяной воде.

И то, ради чего я вообще зашёл в музей, – икона Николая Чудо­творца, на которой он имеет очень подозрительные черты лица. В 1832 году у декабристов начали выходить сроки, а к 1839 году, после нескольких послабле­ний, даже осуждённые на вечную каторгу сняли кандалы. Вчераш­ние узники стали расходиться по уездам от Байкала до Кавказа, где в тихой ссылке и военной службе должны были провести остаток дней. До 1856 года, когда их помиловал Александр II, дожи­ли немногие, а большинству из тех, кто дожил, всё это было уже не надо. Важнейшим местом ссылки сделались крупные ста­рые сёла в окрестностях Иркут­ска, на правом берегу Ангары, отделявшей ссыльных от Москов­ского тракта.

В 1840 году в Оёк приехал Фёдор Вадковский, петербург­ский дворянин, участник обоих обществ, он прошёл казематы Шлиссельбурга и Петропавловки, Читинский острог и Петровский Завод, а отбыв каторгу в 1839 году, сразу же отправился лечить угробленные лёгкие на минераль­ные источники у Байкала. В Оёке он торговал глиной, добычу кото­рой освоил в кандальные годы, а умер в 1844 году. Его похороны, на которые съехался цвет декабри­стов, получили внезапное продол­жение: покинувший каторгу в 1839 году шляхтич Алексей Юшневский из Подолии, до восстания куриро­вавший переселение болгар в Бессарабию, склонился у гроба Вадковского в земном поклоне и уже не встал. Его увезли хоронить по месту ссылки в Малую Развод­ную близ устья Куды, Вадковский же нашёл вечный покой при Оёк­ской церкви.

Душеприказчицей на его похо­ронах была Екатерина Трубецкая, в девичестве Катрин Лаваль, дочь французского эмигранта, ставшая первой из воспетых Николаем Некрасовым «Русских женщин». По итогам несостоявшейся рево­люции она могла бы стать импера­трицей: её муж Сергей Трубецкой был не просто одним из главных участников Северного общества и идеологом Прекрасной России Будущего, но и диктатором, кото­рый должен был в случае успеха возглавить шестую часть суши. В Древнеримской республике дик­таторов назначал сенат выводить страну из различных чрезвычай­ных положений, ну а о том, что диктаторы – это новые самодерж­цы, в начале XIX века ещё мало кто знал.

В день восстания однако дикта­тор дрогнул и на Сенатскую пло­щадь не вышел, чем в итоге спас себя – вынесенный было смерт­ный приговор государь заменил вечной каторгой, которая окончи­лась в 1839 году. Отбывать ссылку Сергея Петровича определили в Оёк, а Екатерину Трубецкую – в Иркутск: странным образом Сибирь вылечила её от беспло­дия, и в губернский город она при­ехала с пятью детьми. Екатерина Ивановна жила на два дома, про­сто появляться в городе Сергею Трубецкому разрешили лишь в 1845 году.

В 1854 он стал вдовцом, при Александре II уехал в Одессу, из которой полутайно ездил в Москву видеться со старыми друзьями. В Москве и умер несостоявшийся диктатор в 1859 году. А без малого полтора века спустя волна пере­стройки вдруг принесла в оёкский храм удивительную икону – это был Николай Чудотворец, но поразительно похожий на поста­ревшего и смирившегося Сергея Трубецкого. Не известно об этой иконе толком ничего: ни кем она была создана, ни даже когда. Иные предполагают, что написал её другой декабрист Пётр Гром­ницкий, действительно зарабаты­вавший на ссыльную жизнь иконо­писью. Салиса Шамильевна же относится к этой версии скептиче­ски и сходство считает случай­ным.

Напротив музея – Успенская церковь (1812-45), в старейшей части которой, приделе Афанасия и Кирилла (1812-28), отпевали Вадковского и умер Юшневский. К строительству основного храма, возможно, также приложили руку декабристы, смыслившие в архи­тектуре, проникшиеся этнографи­ей и немало навыков освоившие на рудниках и заводах.

Главной особенностью храма был бесстолпный деревянный купол, каркас которого сделали по образцу бурятских юрт с их лучами жердей. Утрачен он был не в 1930- х годах, когда в церкви устроили машинно-тракторную станцию и сравняли с землёй некрополь, не пощадив даже могилу Вадковско­го, а в ХХI веке. Храм был возвра­щён верующим в 1996 году, но в 2006 страшный пожар оставил от него лишь голые каменные стены. С тех пор тянется вялотекущая реставрация. Так, в 2012 году, когда на развилке прямо у этой церкви мы свернули с Качугского тракта на второстепенную дорогу к польской Вершине, над входом ещё не было деревянной коло­кольни. Но «юрточный» купол не был ни сфотографирован, ни обмерян, а потому не будет вос­становлен никогда.

Музей же обитает в Доме куль­туры с 2009 года, а первоначально открылся именно в Успенской церкви. В 1996-2009 же его при­станищем стала деревянная Никольская церковь, срубленная в 1867 году в соседнем Никольске, а в 1948 перевезённая сюда и пере­строенная до неузнаваемости. Здание, скрывающее её сруб, даже успел сфотографировать американский историк русского зодчества Уильям Браумфилд, а вот я не успел: то, что было ког­да-то Никольской церковью, сго­рело в 2019 году.