Бубен шамана
Уважаемые читатели!
Предлагаем вашему вниманию новую рубрику — «Писатель из народа». Пока она будет экспериментальной. Часто приходится слышать, что людям надоело читать чернуху, что хочется чего-то и для души. Многие из вас пишут рассказы. Знаем, что живут в округе авторы сатирических и юмористических произведений. И пусть профессионалы скажут, что рассказы эти наивны, что авторам еще нужно подрасти, набить руку, но зато нам, местным жителям, приятно узнавать в этих произведениях родные места, знакомых, людей, живущих по соседству.
Открыть рубрику хочется рассказом Александра Ковшарова — журналиста, человека, которого знают во всех домах Аларского района. Александр Афанасьевич никогда не ленится отправиться в дальнюю командировку, выехать в плохую погоду, зная, что предстоит поездка по разбитой дороге. И все это только для того, чтобы вовремя сдать в редакцию материал. Вот в таких поездках и зародились у него сюжеты, которые в статьях не уместишь. Газета у нас небольшая, поэтому рассказ будет размещен в двух номерах еженедельника.
Лето подходило к тому своему цветущему возрасту, когда почти все, что должно было отцвести, отцвело. Уже обозначились плоды, дозревали семена, торопилась уйти в рост молодая поросль. Природа делала все, чтобы продолжалась жизнь.
В первой декаде августа мы соблазнились идеей побывать на своей малой родине, в Куйтунском районе; побродить по тем таежным местам, где прошли детство и юность; забежать на минутку к родным и знакомым да прибраться на могилках, где под крестами упокоились наши отцы и деды.
Сумасшедший ритм современной жизни и постоянная занятость десять лет не позволяли выбраться на малую родину. Хотя нет, два раза пытались прорваться: доезжали до Старых Бродов — оставалось до родной деревушки 18 верст. Дороги нет. Вернее, она была, но разбитая колесами лесовозов до такой степени, что видавший виды жигуленок лишь покрутил «хвостом» от бессилия и с горем пополам развернулся в обратный путь.
Второй раз рванули на уазике. Начало лета. Сушь. Пробились от Старых Бродов еще на 14 километров и... успокоились. В тот раз брал с собой сынишку, который спустился в дорожную колею, благо она была без вонючей воды да грязи, и побежал по ней, дабы узнать, где она закончится. Через определенное время повернул назад. Колея не кончалась, а, наоборот, стала еще безобразнее. Издали казалось, что по дороге катится одна Мишкина голова. Только она возвышалась над полотном дороги — все туловище надежно укрыла колдобина.
— Нету дороги, — подавил в себе тяжелый вдох Мишка и по-взрослому спросил: — Как тут люди живут?
— Живут вот...
Раньше эту лесовозную дорогу грейдировали раз в месяц. Ходил автобус от Куйтуна до Таежного Мингатуя два раза в неделю: утром и вечером. Исправно работали почта, магазин, интернат при восьмилетней школе, куда съезжались ученики из соседних сел и леспромхозовских участков: из Хайрюзовки, Бузулука, Новых Бродов, Катагирова. Работали фельдшерский пункт, сельский совет, библиотека, клуб.
В годы подъема целинных и залежных земель мощные гусеничные трактора корежили вековую тайгу. Валы огромных полусгнивших лиственниц и сосен, перемешанные с землей, поросшие кипрейником, с далеких 50-х годов только-только успели прибрать к началу развала Союза. И тем не менее путем героических усилий отвоевали у тайги две с половиной тысячи гектаров. Разодрали землю с целью вести полеводство, возделывать зерновые и кормовые культуры.
Рабочие руки в пору социализма здесь были нарасхват: часть мужиков трудилась в совхозе, часть предпочла леспромхоз, другие устроились в химлесхозе, рассчитывая на хорошие заработки. Землю обрабатывали из рук вон плохо, сеяли в июне, урожай убирали в октябре. «Ну да ничего-о-о, — зубоскалили охотники. — Медведю, козам, глухарю тоже чем-то питаться надо».
С землей работали плохо, зато план по лесозаготовкам выполнялся исправно, потому и следили за дорогой, по которой везли древесину. И была она единственной артерией в море тайги, связывающей живущих здесь людей с районным центром. Отсюда все желающие ездили в тайгу за черемшой и ягодами. Легко добирались даже на легковушках, поскольку трасса была — хоть боком катись.
В тот раз нам тоже ну очень хотелось набрать ягод. В отдельные — наиболее урожайные — годы тайга с лихвой запасалась вкуснейшей черникой, голубицей, а по темным боровым участкам среди красивейших вековых сосен доспевала брусника. Как правило, в такие годы был урожай и на кедровые орехи.
Уцепились за идею крепко. Перво-наперво уговорили на хороших условиях знакомого парня с аларской стороны. У него был уазик. Неразговорчивый, спокойный, рассудительный бурят с большим удовольствием согласился с одним условием: не курить в салоне вездехода, за которым он ухаживал как за малым дитем.
— Да ты что, Баир! — изумился друг Колька, который и минуты не мыслил себя без сигареты. — Как с опухшими ушами ехать?
— Поедешь на запасном колесе, — не то в шутку, не то всерьез, отрезал Баир и отвернулся, показывая, что разговор окончен.
Решили ехать втроем: я, друг Колька и Баир — куда ж без водителя?.. Однако за день до назначенного срока выезда из Кутулика, когда запаслись горючим, продовольствием, алюминиевыми флягами с горбовиками да совками, в гости нагрянули два знакомых офицера-отпускника и за хорошим угощением напросились взять их с собой.
— Мы небуйные, — уговаривал подполковник, разрешивший называть себя Петровичем. — Мы тихие...
— Ми так тайгу любимо!.. — вторил Петровичу майор, украинец по национальности, который по возрасту давно должен был быть генералом, но из-за чрезмерной любви к водке по службе полз медленно.
Да и сам он не сильно-то стремился что-то менять. Семьи у него не было после того, как отработал в спасателях, разбирая завалы Чернобыльской атомной станции. Все родственники проживали на беспокойной Украине. Все звали майора Эдуардом, сослуживцы — Эдькой. Острый на язык друг Колька окрестил того на жеребячий манер Гнедькой.
— Ми так тайгу любимо, — повторил Гнедька, — тильки не бачимо ее...
Посовещавшись, решили взять с собой и военных отпускников, благо у тех отпуска по два месяца, а денег полные карманы. Одного Гнедьку предупредили не путаться под ногами, вести себя прилично, как и положено российскому офицеру. А взамен обещали показать настоящую сибирскую тайгу.
— Добре, — согласился майор Гнедька. — Ми тихие, побачите.
***
Вспомнился случай, когда в Таежный Мингатуй были направлены из Батаминской конторы химлесхоза в качестве простых рабочих настоящие украинцы из Ивано-Франковской области. Ехали не за туманом и за запахом тайги, а за хорошим заработком. Добравшись на перекладных, а это почти 150 верст от Зимы, цивильно одетые дядьки нашли в деревне мастера участка, который должен был их встретить. И не только принять, но и определить объем работ и показать, как правильно работать вздымщику и сборщику живицы — янтарной смолы, которую сбирают в сосновом бору. Не так просто освоиться с хаком — основным орудием труда вздымщика. Именно он нарезал им на очищенных от коры стволах оранжевых сосен своеобразные глубокие канавки, издали смахивающие на грудную клетку исторического животного. Труд адский.
По главному вертикальному желобу стекала «кровь» сосны — вязкая и тяжелая смола, которая набиралась в специально установленные железные воронки. Говорили, что живицу применяли в медицине, военной области, парфюмерии. Из нее же, живицы, изготавливали канифоль. Работа в химлесхозе — одна из самых трудоемких. Многие вздымщики к концу сезона так и оставались на какое-то время со скрюченными пальцами рук, которые весь сезон не выпускали хак. Сборщик день за днем обходил свои участки с ведрами, которые от тяжести смолы мало походили на ведра: вытянутая ручка, обвязанная тряпьем, чтобы не резало пальцы; сжатые смолой стенки, обляпанные листьями и живицей, которой наполняли деревянные бочки.
Раз в неделю приходил ЗИЛ-157 — только этот «крокодил» мог проползти по колее и таежному бездорожью. Шофер привозил продукты, почту, новые бочки.
Наполненные живицей бочки, по четыреста килограммов каждая, загружались в кузов. И шофер, объехав участки, с полным кузовом живицы потихоньку тащился в Зиму. Жили работяги в зимовейках, которые сами же и рубили вблизи родников или таежной речушки, где водилась рыба. Чистый воздух, раздолье, сосновый бор с брусникой были совсем не в радость подписавшим договор рабочим.
В тот раз мастер, дабы побыстрее отвязаться от необычного вида и говора рабочих, которые с одинаковым интересом и любопытством таращили глаза на ель, сосну, осину, лиственницу и белоствольную березу, сплавил их на отдаленный участок, подальше от деревенских соблазнов, да чтоб не сбежали и не мозолили глаза. Для успокоения совести выдал он хохлам тушенку, макароны, соль, спички, курево, пожертвовал пять мешков картошки из своего подполья и, благословив на хорошую работу, покачиваясь от изрядно выпитого самогона, сказал:
— Сейчас зима. Самое время подготовить сосну к работе. Для этого надо отгрести от каждой лесины снег, снять кору до камбия — и с Богом! Чем больше подготовите, тем больше возьмете смолы летом, а значит, и денег.
Новоявленные химлесхозовцы возвратились в село дней через десять. Пришли к мастеру. Отогреваясь у железной печки, они все как один начали молча высвобождать руки, обмотанные всевозможным тряпьем. Старший из них, скривив губы, раскрыв грязные руки, показывая в кровь избитые ладони в черных мозолях, слившихся в одно кровавое месиво, выдал:
— Не можно робыть.
— Желтое дерево хорошо шкурится, — начали наперебой объяснять трудяги. — На черном дереве кора в четверть толщиной. Такое огромное! Но снять кору еще можно.
— А белое дерево совсем не шкурится, — упавшим голосом просипел щупленький хохол и... заплакал.
— Вы чо, с березы живицу гнать собрались?.. — вспылил мастер и минут на пять ушел в гомерический хохот.