Андрей Лабыгин: «Лучше быть, чем казаться»

Депутат Законодательного собрания рассказал о семье, карьере и своем отношении к Иркутску

Андрей Лабыгин, заместитель председателя Законодательного собрания Иркутской области, в нынешнем составе областного парламента является одним из самых сильных специалистов юридического направления, и часто за правовыми комментариями журналисты обращаются именно к нему. Однако при этом он возглавляет структуру, далекую от правоведения: комитет по здравоохранению и социальной защите.

Иркутяне считают Андрея Николаевича в доску своим. Многие уверены, что он родился и всю жизнь прожил на Синюшке, — настолько хорошо он знает проблемы и менталитет этого микрорайона. Однако на самом деле он все свое детство провел в сельской местности в Бурятии. В жизни Андрея Лабыгина часто случались неожиданные повороты и коллизии, но они никогда не оказывались для него неразрешимой задачей. Более того, они становились поводом для движения вперед.

«Отпустить меня не хочет родина моя»

— Андрей Николаевич, и все-таки вы себя считаете больше городским жителем или сельские корни каким-то образом дают о себе знать?

— Помните, у Сергея Беликова была такая песня: «Сам себя считаю городским теперь я. /Здесь моя работа, здесь мои друзья./ Но все так же ночью снится мне деревня,/Отпустить меня не хочет родина моя». Вот и у меня примерно так же. Я уже давно живу в Иркутске, но свои деревенские корни, конечно же, не забываю. До окончания десятого класса я жил в Кабанске, это районный центр в Бурятии. Мои папа с мамой по профессии агрономы. Это люди самой мирной профессии на земле. И вот в семье двух агрономов выросли два юриста — моя сестра и я. Она окончила юридический факультет ИГУ в 1985 году, а я поступил туда в 1986-м. Для Кабанска это была небольшая сенсация — тогда поступить в Иркутске на юрфак считалось невозможным. Но нам с Леной это удалось — думаю, благодаря многим качествам, которые в нас воспитали наши родители.

— Аграрные навыки у вас остались?

— У нас в доме всегда было хозяйство. Например, мы держали поросят. Я знал, чем их кормить, как за ними нужно убирать. Одно мне не нравилось — это когда нужно было заготавливать мясо на зиму. Я сам никогда не участвовал в этом процессе, старался на это время куда-нибудь выйти. Понимаете, есть охотники, а есть не охотники. Так вот я не охотник, я достаточно мирный человек. Когда я уже учился в университете, родители переехали в двухквартирный коттедж. Там у них были и коровы, и телята, и куры. Я имею представление, сколько нужно воды дать корове и сколько сена, как убирать за ней. Вот доить только не умею. Этим занималась только мама. То же самое в земледелии. Когда мне кто-то говорит, что любит копать картошку, я только улыбаюсь. Я столько картошки накопал, что мне на всю жизнь хватило. И сейчас все эти навыки мне пригодились. Вот уже 16 лет, как мы построили дом и живем там. У нас свой огород. И я считаю, что он самый продвинутый. У меня теплицы небольшие, но они по-настоящему инновационные: оснащены всевозможными обогревами, освещением. Там все само открывается и закрывается. Я вообще приверженец всего нового, и не только в сельском хозяйстве, но и вообще в жизни.

Ну а продолжая тему своих деревенских корней, я думаю, что они дали нечто большее, чем аграрные навыки. Они дали особое отношение к жизни. Мое глубокое убеждение состоит в том, что на селе люди добрее, у них более развито чувство взаимопомощи. Но если ты совершил какой-то неправильный поступок, это никогда не пройдет для односельчан незамеченным. И это практически всегда неисправимо с точки зрения того, что осадок от твоих действий обязательно останется. И понимание этого у меня сохранилось до сих пор. Существуют какие-то вещи, которые я не могу сделать в принципе, потому что так никогда нельзя делать. Как-то давно, когда я только стал председателем городской думы, меня спросили: «А под каким девизом вы живете?» И я рассказал тогда журналисту, что очень давно, в детстве, я прочитал книжку Валентина Пикуля «Честь имею». Там у одного героя есть такой принцип: «Лучше быть, чем казаться». И я стараюсь большинство своих поступков соотносить с этим принципом.

Тайна армейского сейфа

— Тот факт, что вас прямо во время учебы забрали в армию, тоже следствие того, что вам не хотелось совершать «неправильный» поступок? Я учился в ИГУ примерно в одно время с вами, только на филфаке. И у нас всегда говорили, что именно юристы — мастера отмазываться от армии…

— Если вы учились в это же время, то должны помнить, что тогда в армию брали всех, кроме «самых больных». А «самые больные» — это дети разных влиятельных иркутян. И неважно, на каком факультете они учились. Меня же с друзьями забрали сразу после первого курса. Мы досрочно сдали сессию, и 5 июля нас увезли на областной сборный пункт в Гончарово, посадили в эшелон, поставили солдатиков с автоматами, чтобы никто не разбежался, и привезли в Забайкалье. Разместили нас в огромных ангарах. Периодически к нам приходили офицеры из разных частей и отбирали себе солдат. Такое чувство, словно это какой-то невольничий рынок и плантаторы приходят туда за рабами…

— И вас, насколько я знаю, отобрали в какую-то крайне редкую для армии структуру — радиационно-химические войска…

— Скорее, я сам отобрался…

— Зачем? Вы же юрист, гуманитарий, а тут, как я понимаю, химию знать надо…

— По сути, у меня не было выбора… Сидели мы тогда в этом ангаре дня три, наверное. Точнее не скажу — окон не было, и смену дня и ночи мы видеть не могли, только ощущать. И вот из двух-трех сотен человек осталось всего трое или четверо. И я был среди них. Почему я никому не приглянулся — не знаю. Ну и, наконец, когда меня вызвали, предложили такой выбор: химик или сапер. Я сразу вспомнил известную истину, что, становясь сапером, человек ошибается дважды: первый раз — когда выбирает профессию, а второй раз понятно когда… Поэтому думаю: «Нет, буду я лучше химиком». И я служил в радиационно-химических войсках два года. Знаю, как обращаться с приборами, с ОЗК — общевойсковым защитным комплектом. Знаю, что такое сигнал химической тревоги, как ездить на БРДМ — боевой разведывательно-дозорной машине…

— Об армии как вспоминаете — хорошо или с сожалением?

— Я о службе всегда вспоминаю очень тепло и искренне считаю, что это нужно. Всегда с сожалением смотрю на тех мамашек и особенно папашек, которые сами не служили и убиваются по поводу того, что их ребенка забирают в армию. Я призывался в 1987 году и вернулся в 1989-м. Это было очень непростое время. Наши войска еще находились в Афганистане, а в самом СССР начиналось непонятно что. Мы призывались из одной страны, а пришли, по сути, совершенно в другую. Ну и в самой армии было много вещей, которые вообще не поддаются логике.

— Например?

— Например, в казармах, как вы, наверное, знаете, стоят двухъярусные кровати. Мне казалось, что для того, чтобы убраться под ними, надо просто нагнуться и протереть тряпочкой пыль. В армии же из такой уборки делается целое представление. Кровати и тумбочки выносят на середину казармы, моют ее по краям, потом мебель расставляют по своим местам и моют середину. КПД при таком подходе к уборке просто жутчайший! Или вот еще одна загадка, которая так и осталась для меня неразгаданной. У нас стоял большой двухсекционный сейф. В армии все пронумеровано — кровати, тумбочки… И на сейфе был свой номер, но не один, а сразу два. На верхней части сейфа было написано: «Сейф № 1, опечатывается печатью № 1. Выносить в первую очередь». А на нижней части было написано: «Сейф № 2, опечатывается печатью № 2. Выносить во вторую очередь». Я как-то спросил: «А как так — сейф-то один? Как его по частям выносить можно?» Мне посоветовали сильно не загружаться по этому поводу, воспринимать все как есть. И таких вещей было много, но они чаще воспринимались с улыбкой, а не с раздражением. Я вернулся на гражданку совсем другим человеком, пришел на юрфак. Те, с кем я поступал, «самые больные», уже учились на два года старше. Казалось бы, два года было потеряно, но я ни на секунду не жалею о том, что был в армии. Во-первых, это закалка. Во-вторых, я нашел в армии настоящих друзей — двоих хороших парней из Новосибирска. Сейчас они живут в Питере, занимаются бизнесом. Мы с ними до сих пор поддерживаем тесные отношения.

Дело о пропавшей пенсии

— Многие говорят, что Иркутск не всегда хорошо принимает людей, которые приехали из других мест. Вы в Иркутск, по сути, приезжали дважды: сначала после школы, когда поступали в университет, потом после армии. Как вам показался город? Быстро он стал для вас своим?

— Вот вы сейчас спросили это, а у меня перед глазами встала одна картинка, которую я почему-то до сих пор помню. Мы с женой — молодая семья — едем в районе железнодорожного вокзала на трамвае. Видимо, подошел поезд, и на остановку выходят какие-то люди. Я смотрю на них и понимаю, что они сейчас поедут домой. А у нас нет дома, и ехать нам некуда. И до сих пор, когда я еду в этом районе, вспоминаю те свои ощущения. Знаете, в детстве меня отец стриг машинкой, которая постоянно тянула волосы. Было больно, я терпел, но нелюбовь к стрижке осталась. Так и с вокзалом — за годы, которые прошли с того времени, многое изменилось, но память об этом месте осталась именно такая.

— И где вы жили?

— Мы сняли частный дом — совсем старый, неухоженный. Нужно было колоть дрова, но я к этому делу человек привычный. Сейчас не только этого дома нет, но и улицы Репина, на которой он стоял, похоже, уже не существует. Это район улицы 30-й Дивизии, сейчас там все застроено многоэтажками.

— В материальном плане тяжело было?

— Сначала было, конечно, непросто, но потом стало получше. Я люблю вспоминать такой момент: когда я учился на старших курсах, возле юрфака обычно стояли две машины, две «Волги» — белая и черная. Белая ждала Виктора Васильевича Игнатенко — в то время он был председателем областного совета и у нас преподавал административное право, — а черная ждала меня, студента четвертого курса. Я работал юристом в одной фирме, которая отпускала меня на лекции только на машине. А чуть раньше, в 1989—1990 годах, я состоял в отряде добровольных помощников милиции. Работал в Кировском РОВД, как сейчас помню — в 22-м кабинете, помогал следователям. До обеда учился, а потом до ночи работал в райотделе. Тогда, если ты часы вырабатывал, очень неплохо платили. Бывало, я получал больше, чем мой начальник: если у него получалось где-то около 290, то у меня иногда выходило до 320 рублей. Альбина тоже работала в областной детской больнице, получала 112 рублей. Плюс у нас всегда было две повышенных стипендии, плюс родители всегда помогали, как мы ни отбрыкивались от этой помощи…

— В райотделе чем занимались?

— В основном, конечно, разносили повестки. Так что весь город я изучил пешком. Знаю такие районы, о которых, наверное, большинство иркутян и не слышало. Так что Иркутск изучал я таким вот путем: через себя, через свою работу. Нас привлекали к патрулированию. И хотя сейчас хоккей мне в целом нравится, я стараюсь не пропускать матчи «Байкал-Энергии», долгое время главной ассоциацией с хоккеем у меня оставался жуткий холод — и я стою в оцеплении. Тогда наша команда еще называлась «Локомотивом», на игры ходило немного народа: на трибунах было человек двести и в оцеплении двести. Но надо стоять, мерзнуть. Такого понятия, как выходные, у нас не было. Сейчас я понимаю, что это была работа на износ, но тогда мы все были помоложе и это казалось нормальным. Закончил я свою работу помощником следователя, и мне даже поручили расследовать дело.

— Какое?

— Бабушка пришла на почту, получила пенсию и забыла про это. На следующий день она снова пришла ее получать. Ей, конечно, говорят: «Бабушка, так вы же получили!» Разразился скандал. Куда она только не писала!.. Только до ООН не дошла, наверное. Ей даже сотрудники почты скинулись, хотели отдать деньги, но она требовала наказания. Когда я пришел к ней и сказал, что буду расследовать ее дело, она сначала обрадовалась, но через два месяца, когда прошли все почерковедческие экспертизы и я объявил ей об отказе в возбуждении уголовного дела, она кляла меня всеми карами небесными.

«Все получится, но непросто»

— Андрей Николаевич, вот вы окончили юридический факультет, работали в юридической консультации — и вдруг пошли в политику. Как и когда случился этот поворот в вашей жизни и стал ли он для вас неожиданным?

— По сути, было два момента, которые предопределили мой приход в политику. Первый случился в 2001 году, когда мне позвонил из Москвы Сергей Иванович Шишкин, который на тот момент был председателем Законодательного собрания, и сказал: «Мы тут с губернатором Борисом Александровичем Говориным посовещались и решили, что ты должен возглавить аппарат Законодательного собрания».

— Почему именно вам поступило такое предложение?

— С Сергеем Ивановичем мы знакомы давно, я считаю его одним из своих главных учителей. Мы с ним очень близко взаимодействуем. Я думаю, его звонку предшествовало какое-то обсуждение кандидатур. Но для меня это предложение было очень неожиданным. И вот я, молодой, 33-летний адвокат, оказался в стенах «серого дома». Адвокатская работа, конечно, непростая, но она предоставляет много свободы выбора и вообще свободы. Государственная служба подразумевает массу ограничений, и на первый момент это стало для меня одной из главных сложностей. Насколько хорошо я руководил аппаратом Законодательного собрания, не мне, наверное, судить. Но когда через полтора года я прощался с командой, которая пришла вместе со мной, и устроил небольшой фуршет, были люди, которые плакали. Я все время шучу: они плакали от счастья, что я ухожу, или от горя? Хочется верить, что второе, поскольку, как мне кажется, нам удалось выстроить в коллективе хорошие, конструктивные отношения.

Второй момент, который предопределил мою политическую карьеру, случился в 2004 году. Начались выборы в городскую думу. Я посоветовался со своими друзьями и решил попробовать. В итоге получилось.

— Не только получилось, но и в итоге вы стали первым в современной истории председателем городской думы…

— Как-то я беседовал с одним шаманом, и он мне говорил: «Все у тебя получится, но непросто, все через какие-то препятствия». И действительно, сначала были очень сложные выборы, и мы победили. Потом были не менее сложные выборы председателя думы. Тогдашний мэр Иркутска Владимир Якубовский был категорически против моей кандидатуры — он не видел меня председателем. Он видел на этой должности совершенно другого человека. Но потом мы с ним сработались. И когда уже через один созыв расставались с Владимиром Викторовичем, это прощание проходило примерно в том же ключе, что в свое время и с аппаратом ЗС. Скажем так, в состоянии серьезной грусти. Получалось работать и со следующим мэром, Виктором Кондрашовым. Правда, когда я уходил из города, избравшись, и тоже не без труда, в Законодательное собрание, он вроде тоже сожалел, но при этом улыбался…

«Мы слишком долго недодавали в медицину»

— И снова продолжаем тему неожиданных поворотов в вашей жизни. Из аграриев вы стали юристом, а будучи юристом, возглавили комитет по здравоохранению и социальной защите. Как-то совсем не по специальности…

— Конечно, когда я шел в депутаты Законодательного собрания, то не предполагал, что стану заниматься вопросами здравоохранения и соцзащиты. Но так получилось, что мне предложили возглавить именно этот комитет. Это к разговору с шаманом: «Все будет хорошо, но очень сложно». Я не отказался, хотя и понимал, что это очень проблемное направление. Что касается социальной защиты и поддержки населения, то, работая в городской думе, этими вопросами я так или иначе занимался. На первых порах в должности председателя комитета, конечно, было непросто, но мне сильно помогли коллеги, которые уже не первый созыв работают в Законодательном собрании. В частности, Игорь Васильевич Милостных, на тот момент мой заместитель по работе в комитете. Он дал мне много дельных советов.

— В прошлом созыве областного парламента было просто засилье медиков. Сейчас ни одного. Не сложно ли вам работать в таких условиях?

— Отсутствие медиков — это и плохо, и хорошо. Плохо, конечно, когда нет товарищей, депутатов, с которыми можно было посоветоваться с профессиональной точки зрения. А хорошо потому, что мы, выполняя функции представителей законодательной власти, смотрим на вопросы здравоохранения так же, как на них смотрит народ. Да, мы задаем, может быть, иногда глупые вопросы с точки зрения специалистов минздрава и соцзащиты, но эти же вопросы задают наши избиратели.

— Как вы относитесь к тому, что, согласно опросам, в шкале неудовлетворенности населения первое место занимает именно здравоохранение?

— Безусловно, здравоохранение переживает непростые времена. И обычный человек, пациент, реагирует на медицинские вопросы особенно остро. Безусловно, сейчас у всех нас достаточно проблем во всех направлениях, но мы относимся к ним с позиции здорового человека. То есть эти проблемы нас, конечно, беспокоят, но в разумных пределах. К болезни человек не может относиться с позиции здорового человека: он болеет, ему и так плохо, а его еще и лечат не там, не так, не тем. Градус неудовольствия и раздражения поднимается до максимума. Поэтому я считаю, что вопросы здравоохранения должны быть в приоритете. Да, у нас социально ориентированный бюджет, на здравоохранение расходуется треть всех средств, но при этом я все равно уверен, что финансирование медицины должно быть увеличено. Слишком долго мы недодавали в эту отрасль. Слишком глубоко находятся проблемы, решение которых сможет привести к улучшению ситуации. Эта задача сложная, большая, но ее надо решать.

Один доктор и три юриста

— Вы уже несколько раз упомянули о своей жене. А как вы с ней познакомились?

— Мы познакомились с Альбиной в 9-м классе на республиканской олимпиаде в Улан-Удэ. Она из Каменска, это 12 километров от Кабанска. Альбина участвовала в биологической олимпиаде, а я, как ни странно это сейчас покажется, в олимпиаде по физике. Потом мы вместе поехали поступать в Иркутск и с тех пор не расставались. Я очень горжусь ей, она у меня просто замечательный человек.

— Какую долю в вашей жизни занимает семья? Что для вас важнее — семья или карьера?

— Семья для меня значит больше, чем карьера. Я сам из семьи, где два агронома и два юриста. А у меня семья, где один доктор и три юриста: я и две дочери. Младшая учится в госуниверситете на юридическом факультете, который я заканчивал. Старшая уехала в Москву, работает на хорошем предприятии. Моя супруга Альбина, дочки Юля и Оля — это те, кем я горжусь безоговорочно. Каждый в нашей семье — равноправный ее член. Нет такого: вот этот главный, а этот нет.

— Ну кто-то же в итоге принимает решения?

— Принятие решения — это сложный процесс. Мы уважаем мнение друг друга. Мой принцип таков: если человек что-то говорит, он должен быть выслушан, а ты в свою очередь должен понять и оценить, почему он тебе хочет это сказать. Хотя в силу возраста и опыта дети, конечно, понимают, что приоритет в принятии решения за нами. Иногда я принимаю решения, иногда — Альбина. Это, по-моему, Жванецкий говорил или кто-то другой: муж принимает решения, кто будет президентом, а жена — куда потратить деньги.

— Как обычно отдыхаете?

— Отпуск всегда провожу с семьей. Любим путешествовать. Сами все планируем, без туристических агентств и посредников. Когда дочки были маленькими, было попроще. Летали всегда вместе. А сейчас старшая подлетает к нам уже из Москвы. Все начиналось с поездок к родителям в Бурятию, а потом мы открыли для себя остальной мир. Многие почему-то стесняются того, что любят путешествовать по миру, и на вопрос «Где отдыхаете?» предпочитают отвечать, что на Байкале: мол, это патриотично и соответствует текущему моменту. Я этого не понимаю и считаю, что не нужно стесняться, если ты ездишь отдыхать в Таиланд или во Вьетнам. Я, кстати, долгое время искренне думал, что лучше Байкала, лучше сибирской природы ничего в мире нет. Первый раз на море я оказался в 33 года. Я зашел в воду и вдруг понял, что она по-настоящему теплая. А вечером реально почувствовал, что на улице нет комаров. С тех пор путешествия стали у нас определенной семейной традицией. Вещи изнашиваются, дома рушатся, а впечатления остаются навечно.

— Скажите, Андрей Николаевич, а вы считаете себя публичным человеком?

— Я люблю быть в компании, общаться, шутить, рассказывать анекдоты. Но вот можно ли это назвать публичностью?.. На публичность откладывает отпечаток та должность, которую я занимаю с октября 2005 года, когда мои коллеги избрали меня председателем городской думы. Я тогда понял, что какое-то публичное высказывание, которое могут позволить себе другие люди, я себе позволить уже не могу. Это не значит, что я неискренен. Я просто понимаю, что слова того или иного человека, который занимает ту или иную политическую должность, могут быть истолкованы неправильно. И это может повлечь за собой определенные последствия. При этом я не делаю над собой усилий, чтобы казаться. Я просто воспринял такое положение дел как данность.